отгородясь от подопечного ладонью, и встряхнул головой, выдавив улыбку, с каковой лекарь-духовник мог обратиться к тяжкому душевнобольному. — Так до чего ж можно дойти? До хлеба и воды?
— При каждом глотке вспоминая, сколько дней вымаливал твой последний арестованный хотя бы каплю?
— Ты впрямь меня пугаешь, — повторил он уже без улыбки, пытаясь отыскать в глазах помощника уже всерьез тень если и не помешательства, то, быть может, умственного смятения. — И это — когда ты ни одного такого допроса въяве не видел!
— Бога благодарю за это, — отозвался тот чуть слышно. — Кроме того, я видел то, что оставалось от человека
— Господи, — снова вздохнул Курт тоскливо, сдвинув тарелку в сторону и тяжело опершись о стол. — Начинаю думать — не напрасно ли я впутал тебя в наши дела. Может, и впрямь тебя тогда следовало попросту отпустить…
— Поздно каяться, — невесело усмехнулся тот. — Жуй-ка лучше, и пусть унесут
— Ешь, — буркнул он недовольно и вскинул руку, прося забрать блюдо. — Ты мне аппетит изувечил. Теперь пост и у меня.
— Тебе невредно. У меня порой возникает чувство, что я приписан к магистратскому солдафону, а не к инквизитору. На месте нашей хозяйки я б указал тебе на дверь, на месте ее сына (тюфяк бесхребетный!..) — набил бы тебе морду. А на месте ее племянницы…
— Я от души надеюсь, Бруно, что на месте ее племянницы ты никогда не окажешься, — оборвал он раздраженно. — Твое же воздержание ничуть не более нормально, чем…
— У меня есть жена, — произнес тот глухо, и Курт почти со злостью прошипел:
— Она — умерла. Ее — нет. Уже три года как ее — нет!
— Вы в Рай верите, майстер инквизитор? — спросил Бруно вдруг — с такой серьезностью, что он опешил. — Ответь.
— Id est[58]?..
— Ответь.
— Прекрати паясничать. Что ты этим сказать хочешь?
— Там — она будет?
— Тебе лучше знать… — хмыкнул он с кривой усмешкой и, перехватив взгляд подопечного, запнулся. — Извини.
— Надеюсь — да. И очень надеюсь, что я тоже, невзирая на мою службу под твоим началом и прочие смертные грехи.
— Какой ты сегодня остроумный, аж оторопь берет, — перекривился Курт снова. — К чему это?
— К тому, что я не желаю
— Зато, если в Рай не пустят, хоть будет что вспомнить… И, кстати тебе сказать, помощник инквизитора: все вот это насчет лишь единственных мужей и жен в райских кущах — ересь. Так, к слову. Вдруг ты забыл.
— Арестуй меня за никчемное благочестие — повеселишь город.
— Нет, тебе и впрямь в монахи самая дорога.
— Может статься, не столь уж дурная идея, а? Мало вижу в этом мире того, за что стоит цепляться.
— Ну, да, — отозвался он с внезапной злостью. — В этом мире грязь, мерзость, зло; так? Очень просто — запереться где-нибудь, глаза закрыть и уши зажмурить, пусть те, у кого нет роскоши блюсти свою безгрешность, копаются в этой грязи сами. Это весьма удобно. Это ты придумал хорошо.
— Да куда я от вас денусь, — тихо проронил Бруно в ответ, с тоской глядя в узкое приземистое окно трактирчика. — Совесть не позволит… А кроме того — я собственность Конгрегации, помнишь? Я, если даже повеситься решу, судить меня будут, как судили бы за убийство чужой собаки или за порчу чужого имущества, или что-то в таком роде, какие тут, к черту, монастыри…
— Только не бей на жалость! — чуть повысил голос он. — Я тоже не вольная птица — еще восемь с половиной лет я фактически такое же имущество, как ты. Расплачиваюсь своей верной службой за затраты на мое воспитание; но это последнее, на что мне приходит в голову жаловаться.
— Потому что ты прешься от своей верной службы, даже когда ночами видишь своих арестованных в кошмарах.
— Не видел ни разу.
— Вот потому и не жалуешься.
— Все, с меня довольно, — выдохнул Курт, решительно шлепнув по столу ладонью. — Я просто подожду, пока твоя блажь пройдет…
— Эй, майстер инквизитор, это правда?
На громкий, настойчивый голос от противоположной стены Курт обернулся недовольно, пытаясь отыскать взглядом обратившегося к нему, отметив, что у стола перетаптываются с ноги на ногу нервозно, точно курьерские жеребцы, четверо студентов, по видимости, только вошедших; прочие переглядывались друг с другом, скашиваясь в его сторону с напряженным ожиданием, и понять, кто из них задал этот вопрос, было невозможно.
— Правда — что? — уточнил он, и один из сидящих за столом пояснил, хмуро кивнув в сторону двери трактирчика:
— Что Потрошитель опять порешил кого-то. Что сегодня труп нашли утром у собора. Верно это?
Курт отозвался не сразу; расположение духа, и без того не лучшее этим днем, стало и вовсе несносным. «Потрошитель», стало быть… Наравне с прочими неудачами Друденхауса в этом расследовании, это было едва ли не самым дурным знаком: когда преступник обретает свое имя среди тех, кто ожидает очередного его удара, среди целого города своих возможных жертв, их родни и друзей — он обретает и вторую жизнь, становится частью этого города, историей, легендой, теперь уже навсегда неотъемлемой. И уничтожить то, что претворяется из человека — в сказание, явление, как зной или ветер, будет вдвое, вчетверо сложнее…
— Откуда сведения? — стребовал он, наконец, не ответив, и один из новоявившихся поднял руку, обращая его внимание к себе:
— У меня брат в магистратском патруле. Говорит, что сам тела не видел, но один из солдат рассказывал, что слышал, как…
— Ясно, — оборвал он недовольно, не сумев или, быть может, просто не желая уже сдержать раздражения. — Зараза, в этом городе хоть что-то возможно сохранить в тайне!
— Кое-что тайной является уж точно, майстер инквизитор: когда Потрошителя поймают.
— Это смешно, по-твоему? — холодно уточнил Курт, найдя смельчака взглядом; тот отвел глаза.
Принятый уже всеми факт того, что с частенько появляющимся здесь следователем можно держаться почти попросту, почти как со своим, не предполагал, однако же, откровенного панибратства, и садиться на шею своей терпимости Курт не дозволял. Отношению, что приходилось терпеть в «Кревинкеле», кроме необходимости, было оправданием и то, что иного общения его бывшие приятели не знали или оное уже позабыли, со студентов же приходилось спрашивать строже — как для того, чтобы не ронять достоинства и репутации Друденхауса, так и исходя из заботы о самих слушателях университета. Не приведи Господь кому из них, привыкши к общению без церемоний, увлечься и зарваться… Ввязаться в банальную драку майстер инквизитор попросту не мог себе позволить; покушение на инквизитора каралось строго и безжалостно, и он даже задумываться не желал над тем, как придется поступить в случае, если угроза ареста по подобному обвинению нависнет над кем-то из его университетских знакомцев.
— Так правда, значит? — уже чуть смирнее переспросил студент, и Курт, мгновение помедлив, кивнул, позволив себе на сей раз смягчить тон:
— Да. Сегодня нашли еще одно тело. Снова ребенок.
— Чей теперь?
— Мы не знаем.
— Неужто теперь неизвестный кто-то?
