согласия» до четырнадцати лет, кажется, окончательно стерла с лица земли эту книгу, свела ее значимость к нулю. Отныне тут даже больше и говорить не о чем… Хотя, безусловно, в последней голливудской экранизации «Лолиты» присутствует какая-то патология, однако, несмотря на очевидность, ее не так просто ухватить словами, во всяком случае, чтобы ее выразить надо все-таки немного напрячься… Ну, чтобы написать критическую рецензию, например… Сколько лет, на самом деле, было исполнительнице главной роли? И почему этот факт стал достоянием гласности задолго до выхода фильма в прокат? К чему, вообще, такие сложности, такое количество всевозможных наблюдателей и представителей общественности на съемках? И вообще, что, собственно, хотели представить зрителям создатели фильма? Во что, в конце концов, вкладываются деньги налогоплательщиков?..
Помню, несколько лет назад мне довелось брать интервью у одного очень известного питерского режиссера, решившего сделать сценическое переложение «Лолиты» для своего театра. Так вот, стоило мне только затронуть эту тему, спросить его о нарушении всевозможных табу в искусстве, как он в ответ разразился длинной речью о том, что его спектакль по Набокову вовсе никаким нарушением не является, так как Набоков писал свою книгу исключительно о любви, причем не просто о любви, а об очень большой любви, которая не знает границ и сметает на своем пути все преграды… Короче говоря, он развел эту бодягу о любви чуть ли не на час — мне даже показалось, что он специально решил меня таким образом достать, потому что я его чем-то раздражала. Он меня, во всяком случае, точно раздражал, а обычно такое чувство бывает взаимным. Я же, как увидела его, то сразу почувствовала что-то не то, и в результате мои самые худшие опасения подтвердились: этот режиссер, судя по его разговорам, оказался законченным маньяком. В конце своей речи, насколько я помню, он даже, кажется, смахнул слезу своим шелковым шарфиком или же какое-то подобие слез заблестело у него в глазах, после чего я предпочла удалиться, так как дальше оставаться наедине с этим типом, по-моему, было просто опасно для жизни. В довершение всего он потребовал у меня интервью на прочтение, чтобы удостовериться, не написала ли я там чего лишнего, не приписала ли ему того, чего он не говорил, и назад это интервью я уже не получила, так что оно так нигде и не было напечатано, и я только зря потратила свое время…
Вообще, как я уже сказала, мне везет на всевозможных извращенцев: вокруг вроде бы полно нормальных людей, а я, куда ни сунусь, так обязательно нарвусь на какого-нибудь маньяка. Такая уж, видимо, у меня судьба!.. И в то же время я вынуждена признать: суть этого совершенно очевидного для меня извращения слегка ускользает — его тоже, как и в случае с голливудской экранизацией, не так просто ухватить словами. Ну верит человек в любовь! И что тут такого?… А у Маяковского все выражено четко и ясно: «Двое в комнате: я и Ленин — фотографией на белой стене…» Тут уже ничего не прибавить, не убавить — все понятно!
Честно говоря, сегодня я уже с трудом понимаю свою детскую досаду на Маяковского за его обращение в своем творчестве к образу Ленина. Чем был бы теперь Маяковский без Ленина?! Автором «Письма к Татьяне Яковлевой», этой очередной вариации на тему «Я помню чудное мгновение»?! Да я бы сама тогда даже в десятилетнем возрасте Маяковским вряд ли заинтересовалась… Так что без Ленина Маяковский теперь был бы уже никем — как ни крути, а приходится это признать! Хотя меня личность Ленина всегда немного озадачивала. Из всех русских революционеров мне всегда был наиболее симпатичен Сталин, ну Дзержинский — это еще куда ни шло. Или же на худой конец Троцкий, у которого, чуть ли не у единственного из всех, было хоть немного развито эстетическое чувство… Но Ленин?! Нет, все-таки у моей детской досады на Маяковского были свои глубокие причины. Личность Ленина всегда ставила меня в тупик… Но, вероятно, в этом-то как раз все и дело! В жизни, и в искусстве особенно, очень важен фактор неожиданности. Достоевский высасывал из пальца своих «Бесов», все пребывали в ожидании по крайней мере Второго Пришествия, а некоторые даже предчувствовали сошествие Вечной Женственности… А тут, откуда ни возьмись, появляется маленький невзрачный человек, лишенный каких- либо видимых способностей, правда со знанием пяти языков… Короче говоря, перефразируя известную русскую поговорку, можно сказать, что «Ленин подкрался незаметно». Вот так всегда и бывает! И сегодня я это отчетливо понимаю. Все носят обычные футболки, и вдруг кто-нибудь является в футболке, вывернутой наизнанку, причем не просто вывернутой, а специально так сшитой, швами наружу. И все обламываются! А тут еще какая-нибудь пенсионерка в автобусе говорит: «Девушка, у вас футболка неправильно надета!» Кайф!
Более того, я теперь считаю, что Маяковскому с Лениным даже как-то неслыханно повезло! Потому что разве можно считать всерьез великой книгу, значимость которой способна поставить под сомнение какая-то жалкая депутатская инициатива? В конце концов, даже «Сто дней Содома» для человека, прошедшего курс уринотерапии, не такое уж впечатляющее произведение… А Ленин — это, можно сказать, вечно. Ленина можно сколько угодно ниспровергать или же, наоборот, возносить до небес — суть от этого нисколько не изменится. Этот факт уже проверен временем. В общем, Маяковскому удалось так извратиться, как, думаю, в обозримом будущем не удастся уже никому. Поэтому авторитет Маяковского в литературе непререкаем, и для меня в том числе. Но ведь это было далеко не так просто, для этого надо обладать абсолютным эстетическим чутьем, чтобы не упустить свой исторический шанс. Для этого надо таким родиться — одного укола медной булавки тут явно недостаточно. А Маяковский еще так удачно поставил «точку пули в конце»: Юкио Мисима со своим харакири отстал от него лет этак на тысячу…
Глава 24
Нечеловеческое сияние
Иногда я с некоторой грустью думаю о судьбе своей книги, которую я так мучительно и долго пишу. Где, на какой полке в магазине она будет лежать? Рядом с романами ее не положишь — какой это роман! А сейчас романы — это самый ходовой жанр, но, увы… И среди литературоведческих книг я ее себе не представляю: студентам ее вряд ли посоветуют, да и литературоведы могут запротестовать. Что еще тут такое к ним подложили, к их фундаментальным исследованиям в области гуманитарных знаний?! В общем, с этой своей книгой я рискую сесть между двух стульев. А в результате магазины ее откажутся брать, во всяком случае, большие — в маленьких все книги сваливают в одну кучу, так что туда она, возможно, и попадет… Но кто эти маленькие магазины посещает? Точнее даже, не кто, а сколько: сколько покупателей там бывает за день? Считанные единицы! Как ни зайдешь в такой магазинчик, там, как правило, ни души. Пусто! Только парочка продавщиц уныло трутся около своих прилавков, изнывая от тоски. А в Доме книги на Невском, например, всегда целые толпы покупателей. Такое впечатление, что все, кто приезжает в Петербург на Московский вокзал, сразу же кидаются в этот магазин, чтобы удовлетворить свои духовные потребности, и сметают буквально все. Однако в крупных магазинах, как я уже сказала, все разложено строго по полочкам… В общем, «Моя история русской литературы» имеет все шансы провалиться… Но не будем о грустном!
Я, по крайней мере, пишу не стихи, а прозу, и то хорошо! Хотя бы на это у меня ума хватило! Сейчас, по-моему, если человек увидит на странице слова, расположенные в столбик, то он непременно должен от такой книги отскочить в сторону, как от чумы. Что бы там ни говорили, но поэзия — это совсем мертвый жанр, и не просто мертвый, а основательно разложившийся… У литературоведов, возможно, уже и выработался определенный иммунитет на мертвечину, как у паталогоанатомов, а у обычного человека на трупный запах реакция самая тривиальная и естественная — отвращение. Порой из вежливости и хочется сдержать свои чувства, но сделать это очень сложно: так и подмывает пойти блевать или же хотя бы просто выйти на свежий воздух… Это чувство, по-моему, очень хорошо схвачено во многих современных триллерах, которые мне довелось видеть. Главным образом, в сценах, когда на место преступления прибывает какой- нибудь начинающий молодой полицейский. Как правило, этот полицейский, полный жизненных сил, бодро посвистывая, входит в комнату, где уже работают криминалисты, а на смятой постели лежит расчлененный труп. Тут с ним и приключается приступ тошноты, и он поспешно убегает в ванную или же туалет. По возвращении же он обычно натыкается на насмешливый взгляд какой-нибудь искушенной дамы- судмедэксперта, своей тайной пассии, и не знает, куда деться от стыда… Вообще-то, в триллерах часто показывают очень много всякой чуши — обычно этой чуши там ничуть не меньше, чем в русской классической литературе, например, а может быть, даже и больше, — но некоторые жизненные моменты