связью тут плохо…
Заболь забарабанил по железной двери размера такого, как будто она вела в гараж.
— Мне… можно будет пройти внутрь?
— Думаю, что да, сэр. Дядя не очень вас любит, но со мной можно.
Стук разносился по всей улице, заставляя сержанта нервничать — он знал, что нельзя привлекать внимания, если хочешь оставаться в живых.
Наконец дверь открыли, только на узкую щелку. Последовали длинные переговоры на пушту, из которых сержант понял несколько слов.
— Дядя согласен продать нам мясо, — сказал Заболь, — оно все равно сгниет. Потому что электричества нет.
— Что нужно делать?
— Подгоните машину прямо сюда. Мы положим мясо в кузов.
— А цена?
— Поторгуемся.
Сержант так и сделал — подогнал пикап, начали грузить мясо. Мясо было бараньим, баранина, жесткое и со специфическим привкусом — но мясо есть мясо. Сержант прикинул, что если они сейчас приедут на базу и зажарят все мясо на костре, то половину съедят сейчас, половину утром и насытятся, как говорится, до отвала. Так — и мясо не пропадет, и пайки останутся… до лучших времен.
Во время погрузки сержант обнюхал одну из туш — похоже, еще не испортилась, хотя температура мяса уже комнатная, надо есть как можно быстрее.
Затем Заболь начал торговаться. Тут вопрос не в семейных чувствах — наоборот, если бы он просто заплатил, названную цену, он бы оскорбил дядю в его лучших чувствах. В Афганистане торг — это целый ритуал, цену могут назвать и в десять раз выше, а того, кто умеет хорошо торговаться, уважают не меньше, чем скажем, хаджи[38].
Торги завершились минут за пятнадцать — это было быстро, в конце концов, мясо все равно надо было продавать, оно портилось. Сержант заплатил долларами, которые отсчитали при свете фонарика, и цена была в два с лишним раза ниже, чем называли на базаре цену ему.
— Руки бы помыть… — сказал сержант, как американец, он привык к чистоте, и липкая пленка от мяса на руках сильно раздражала.
— Там есть вода… На втором этаже, вода пока еще есть.
Лестница была темной и узкой, Гэтуик поднимался по ней первым, Заболь шел следом. Рукомойник здесь был совсем примитивным, китайским. Сержант плеснул на руки, вытер — он знал, что в Эй-стане вода — ценность, и не хотел расходовать ее много, чтобы не причинять неудобств хозяевам. Вытерев руки ветошью, матово белеющей в темноте, он повернулся, чтобы уходить, и вдруг…
Два быстрых шага, висящий на груди автомат в руки, удар в дверь — быстрый и сильный. То, что он слышал, нуждалось в проверке, и чем быстрее, тем…
Комната. Большая и нищая, без перегородок. Какие-то вещи, сваленные в углу, луч фонаря скользит по ним, высвечивая нищету и убогость. И — кровати. Даже не кровати, а топчаны, сделанные из всего, из чего только возможно, покрытые грязными пуштунскими одеялами. На каждом из них — раненые. Человек восемь. Кто это, как они получили ранения — не приходится сомневаться.
Духи!
Раненые духи. Муджики, мусульмане. Враги. Те, кто пытался сегодня убить их — и сам получил ранения. Сержант и сам не понял, что почуял — дошло только потом — лекарственный запах и стон одного из раненых. Запах госпиталя, фельдшерского пункта, того, чего не могло быть в обычном доме.
Сержант осветил подствольным фонарем лица сначала одного, потом другого раненого. Все они были молоды — не старше двадцати, молодая поросль джихада, пацаны, по сути, без колебаний бросившие свои жизни на чашу весов ради того, чтобы на их земле жили так, как они хотят, — пусть и всему остальному миру это кажется варварством и безумием.
Все они молчали. Молча переносили страдания — хотя по серой коже, по каплям пота, по намертво сжатым зубам было понятно, что они страдают, и сильно. Сержант не раз бывал у медиков — то оттаскивал к медэваку раненых, однажды и сам вынужден был обратиться за помощью. Когда их учили, им сказали, если больно — кричите. Кричите так, чтобы уши закладывало. Тогда будет легче. И в любом американском госпитале было то же самое — крик, мат, очень много крика. Эти — не кричали. Страдали молча…
Сержант опустил автомат. Молча повернулся и пошел вниз, чувствуя своим затылком взгляд Заболя. Подошел к машине, там была рация — но он взял не рацию. В каждом транспортном средстве, где ездили американцы, должна была быть как минимум расширенная аптечка для оказания первой помощи, статистика гласит, что при ранениях важен первый час, если в течение этого первого часа раненому оказывается квалифицированная медицинская помощь — количество безвозвратных потерь сокращается не на проценты, а в разы.
Сержант взял большую аптечку, которая была в машине. Ругая в душе сам себя, вернулся к дверям, где стояли Заболь и хозяин, протянул аптечку хозяину. Тот, поколебавшись недолго, все же взял ее…
— Рахмат…
Сержант Гэтуик отрицательно покачал головой.
— Заболь, поехали.
Через десять минут они выехали из города, их никто не обстрелял. На востоке, там, где была дорога Пешавар — Джелалабад, постоянно что-то вспыхивало, словно гроза была в горах. Но это была не гроза — это стратегические бомбардировщики В-52, поднятые как с Диего-Гарсии, так и с континентальных баз США, перепахивали своими бомбами джелалабадскую зеленку, делая это методично и основательно…
Эта передовая оперативная база была как проклята. Возможно, потому, что она слишком близко находилась к границе и была первой на пути молодых талибов, прошедших курс подготовки в лагерях и теперь отправляющихся в Эй-стан за своей шахадой[39]. Возможно, потому, что здесь был очень удобный путь для контрабандистов, и они его перекрывали. Как бы то ни было — базу подвергали обстрелам настолько часто, что нельзя было припомнить дня, в который базу хотя бы раз не обстреляли, а припасы сюда доставляли исключительно по воздуху, беспилотными вертолетами на внешней подвеске. По воздуху же вывозили личный состав — вертолет плюхался на площадку, те, кто прилетал, быстро выметались и бежали в окоп, те, кто отбывал из этого ада, бежали к вертолету, и как только последний оказывался на борту — вертолет моментально взлетал, пока муджики не прочухали, что к чему, и не отправили в полет еще несколько Б1[40], которые на той стороне выпекали сотнями, как хорошая хозяйка выпекает пирожки на противне.
В этот день обстрел начался раньше и был на удивление сильным. На базе все давно были к этому готовы, линия обороны здесь была поставлена еще в начале нулевых, когда не было такого противодействия, и представляла собой заполненные землей списанные морские контейнеры, сверху на которые поставили еще и огромные армированные проволокой мешки с землей HESCO. Потом, за несколько лет, на базе выкопали целую систему окопов полного профиля, блиндажей и прочего дерьма, годного для того, чтобы пережидать там трудные времена. Говорят, что американские солдаты — неисправимые лентяи… На самом деле это не так, если жизнь берет за глотку, то возьмешь и лом, и лопату и голыми руками будешь копать укрытие для своей драгоценной задницы.
Так получилось, что по неизвестной причине командование перебросило на базу Омега-Браво группу «Жаворонок», Task Force Skylark, которую возглавлял не погибший в прошлом году при катастрофе вертолета ганнери-сержант Ингланд, а уоррент-офицер Коффи, среднего роста, неприметный, спокойный, но крепкий, как чертова манильская веревка, негр. Это был кадровый офицер-служака, служивший не за страх, а за совесть, не рискующий понапрасну, но и не дающий муджикам спуска в зоне своей
