Дай мне видеть лицо Твое, Слове, И неизреченной красотой наслаждаться, И созерцать (Тебя) и радоваться от Твоего видения, Видения неизреченнаго и невидимаго, Видения страшнаго. Однако дай мне поведать Если не сущность его, то хотя действия. Ибо выше природы и всякой сущности Весь Ты, Сам Бог мой и Создатель. Видится же нам отблеск Божественной славы Твоей, Свет простой и приятный, И Свет то скрывается, то соединяется Весь, как мне кажется, со всеми нами — Твоими рабами, Свет духовно созерцаемый в отдалении, Свет внутри нас внезапно обретающийся, Свет подобный то воде текущей, то огню возжигающему — То сердце, котораго он, конечно, коснется. Им, Спасителю мой, как познал я, охвачена Бедствующая и смиренная душа моя, Воспламенена и горит… Ибо огонь, получив горючее вещество, Как не возгорится, как не истребит (его), Как не причинит неизбежных страданий При возжении? [о нем] дай мне поведать, Спаситель! Неизреченное видение необычайной красоты Он представляет, и увеселяет меня, и пламя любви Нестерпимое возжигает. Как я снесу (его)? Или как поведаю об этом великом чуде, Которое во мне блудном бывает? Ибо я не могу выносить молчания, Боже мой, И пучиною забвения покрыть те дела, Которыя Ты сотворил и творишь ежедневно С теми, кто горячо Тебя всегда ищет И в покаянии к Тебе прибегает. Дабы я, подобно сокрывшему талант Лукавому рабу, не был праведно осужден. Но, открывая, я всем говорю об этом, И о Тебе и Твоем благоутробии Чрез письмена передаю и повествую, О Боже мой, последующим поколениям. Дабы, познав великую Твою милость, Какую Ты показал и показываешь на мне одном, Прежде блудном и нечистом, Гораздо более всех согрешившем, Никто не сомневался, но напротив возлюбил бы (Тебя), Не боясь, но радуясь приступил бы, Не страшась, но тем с большим дерзновением, Видя море Твоего человеколюбия. Пусть притечет он, припадет и восплачет, И получит разрешение прегрешений, Говоря в себе: воистину Если порочнейшаго и вселукаваго этого И совершенно заблудшаго помиловал Создатель, Более всех людей согрешившаго, То не тем ли более Он и меня помилует, Согрешившаго некоторым образом простительно И не все заповеди преступившаго? Итак, чтобы знали множество зол моих, Здесь, Слове, я хочу поведать не все, конечно, Безчисленные [грехи мои], ибо они превосходят (числом) звезды, Превосходят капли дождя, песок моря И множество волнующихся волн, Но — то именно, что содержит книга совести, И что заключают хранилища памяти. Иное же один только Ты веси. Я был убийцею, послушайте все, Дабы вы жалостно оплакали меня; а каким образом — (Это) я опущу, избегая долготы речи. Я был, увы мне, прелюбодеем в сердце, И содомлянином мыслию, и клятвопреступником Произволением, употребителем божбы и любостяжателем, Вором, лжецом, безстыдником и похитителем, горе мне, Досадителем, братоненавистником и большим завистником, Сребролюбцем и наглецом и всякаго Другого порока делателем. Ей, поверьте, я говорю это истинно, Не притворно и не с лукавством. Итак, кто, услышав это, не изумится И не подивится Твоему долготерпению, Человеколюбче, и от изумления не скажет: Как земля, убежав, не разступилась, не вынося На хребте (своем) этого несчастнаго, И живым не свела его в ад? Как не обрушился сверху ураган И не истребил этого преступника? Как не ниспало одновременно небо И не погасли солнце и звезды Над таковым презрителем? О долготерпение Твое, Спасителю! — пусть скажет он опять — О благостыня и милосердие! Ибо поистине — сверх всякаго прощения Таковыя деяния этого несчастнейшаго, Услыша о которых, всяк воскликнет: Ужели [Божественная] правда попустила ему жить? И как, будучи праведной, она допустила хотя бы одно Существование его на земле живых? Если же кто заподозрит, что, быть может, я ложь написал, То прости ему, как милостивый, Ибо, не ведая долготерпения Твоего, Спасителю, И бездны человеколюбия Твоего,
