(Постольку) Он является и видится тому, кому Он пожелает, И познается, и тварь Его познает, И Он видится, и она Его видит, Насколько дано ей от Творца видеть. Ибо если твари Тобою, Боже мой, произведены, То от Тебя оне имеют и бытие и возможность Видеть и служить Тебе безпорочно. Итак, Ты вверху пребываешь превыше всех начал, Которыя окружают Тебя — Бога моего. Мы же внизу находимся в глубочайшем рве, (Которым я называю не видимый мир, Но поистине тьму греха) Рве порочности и омрачения, В яме и рве ужасно глубоком, Над которым солнце не всходило светить. Ибо вне этого видимаго мира И мира будущаго есть (только) ночь греха; И погружающихся в нее неразумно Она как ныне содержит, так и по смерти также Будет держать узниками во веки веков. Из них я первым, о Христе мой, являюсь. Объятый ею и в нее низведенный, В преисподней глубине ея Находясь, я воззвал: помилуй меня Ты, Который приобщился зол моих. Ибо я познал, куда чрез них я низведен. Оттого я и плакал, потоки слез Из очей моих проливая усердно, И каялся от всего своего сердца, И взывал воздыханиями неизглаголанными. И Ты с несказанной высоты услышал меня, Лежавшаго в преисподней глубине Тьмы безграничной и безпредельной, И оставив окружающия Тебя силы, Пройдя все видимое [пространство], Нисшел туда, где был я лежавший. Озарив меня тотчас, Ты прогнал тьму, И воздвигши божественным Твоим вдохновеньем, Поставил меня на стопы Твоих повелений. Очаровав меня красотою Твоею и любовью, Ты уязвил меня и совершенно всего изменил. Увидев Твой лик, я убоялся, Хотя он и показался мне милостивым и доступным. Изумила же и поразила меня Красота Твоя, о Троица Боже мой! Ибо один образ трех в каждом, И три лица составляют едино — Бога моего, Который называется Духом и Богом всех. Итак, когда Ты явился мне несчастнейшему, Как мог я не дрогнуть и не спуститься Еще ниже того, где был я, Тьмою опять покрывшись, Дабы сокрыться от Тебя, всем нестерпимаго? Но я сделал это из робости. Ты же, Боже мой, напротив обнимал меня, Напротив целовал и заключал в объятия — В лоно славы Твоей, Боже мой, И в края одежд Твоих, Всего меня вводя и покрывая Твоим светом, И заставляя забыть (все) видимое И недавно одержавшия меня беды. О глубина таинств и высота славы! О восхождение, обожение и богатство! О несказанная светлость повествуемаго! Кто возможет постигнуть (это) из слов? Или уразуметь величие той славы? Ибо если кто не видел того, чего око не видело, И не слышал того, чего ухо не слышало, И что на сердце человеческое не всходило, Тот как поверит пишущему об этом? А если бы и поверил, то как чрез (одно) слово Может он увидеть то, чего око не видело? Как посредством слуха вместит то, Чего никогда не слыхало ухо людское, Чтобы и уразумел он хорошо те вещи И мог обнять мыслию то, Красота чего неизъяснима для видящих, И вид пребывает безвидным, И что непостижимо для всех, Кому видится? Как, повторяю тебе, Кто–либо, воображая это помыслом, Не удалился бы далеко от истины, Обольствшись воображением и фантазиями И ложные образы измышлений Ума своего рисуя и видя? Ибо как ад и тамошния муки Всяк представляет так, как желает, Но каковы оне, никто решительно не знает; Так, пойми меня, и блага оныя, Небесныя, для всех непостижимы И незримы, только тем одним они ведомы И видимы, которым Бог откроет, По мере достоинства каждаго: По мере веры, надежды и любви, И хранения заповедей Господних, Или иначе — по мере нищеты духовной. Эта мера — совершенная, не малая и не великая, Которыя Богу ненавистны, и в этом нет неправды, Так как оне совершенно неправыя.
