избранник дочери.
– Что я матери Семена скажу?! – кричала она, хлопая себя по бокам. – Как я людям в глаза глядеть буду?!
Потом Оксана увидела, как две старые подруги сидят на кухне и запивают общее горе самогоночкой, наперебой ругая непутевых детей и сетуя о том, что придется смириться с их бестолковым выбором. А потом они решили, что если не получилось поженить детей, то, может, внуками Бог даст породниться. На том они и чокнулись последней рюмкой.
Ксенька стояла босиком на теплой траве спиной к уходящему солнцу и глядела на деревню, в которой ей придется остаться навсегда. Семен предложил выйти за него замуж, да и мать его смирилась и уже начала называть Ксеньку дочкой. Вот только сама Ксенька была не в восторге от такой перспективы. Чем ближе дело шло к свадьбе, тем сильнее щемила сердце необъяснимая тоска.
Она вошла в дом и села напротив бабушки:
– Ну, и что говорят твои руны?
– Ничего не могу понять, – покачала головой старуха. – Все меняется по пять раз на дню. Никаких четких путей не вижу. Сама-то что решила?
Ксенька вздохнула:
– Что-то тяжело мне, бабуль. Как представлю, что жить с его матерью… Горшки, пеленки, корова… Останется ли время у меня на науку твою?
– Вряд ли! Они тебе быстро мысли в клочья изорвут да волюшку вытопчут. И ребенка твоего с младенчества изурочат. Да не от злого умысла… просто по-другому они не умеют.
– Так что ж делать?
– А что делать? Выбирай: или замужество, или ведовство.
Ксенька задумалась.
– Вот если бы можно было его с нами забрать. А? – Она с надеждой поглядела на бабушку.
– А о нем ты подумала? – усмехнулась старуха. – Сможет ли он жить в нашем мире?
– А если по Ведам, то как в этом случае правильно? – спросила Ксенька.
– По Ведам? – ведьма вздохнула. – А ты вспомни ящерицу. Видела, как она хвост откидывает?
– Конечно.
– Так вот у ящерицы новый хвост отрастет, а у хвоста новая ящерица не вырастет.
– Это мне ведомо, – засмеялась Ксенька.
– А ведомо ли тебе, что ящерице больно, когда хвост отрывается?
– Догадываюсь.
– А хвосту не больно, когда ящерица его отпускает.
Ксенька опять засмеялась.
– Так вот, девочка моя, – продолжила старуха серьезно. – Человек – это та же ящерица. Иногда, чтобы душу спасти, приходится хвост откидывать. А хвост – это что?
– Что?
– Помнишь, я тебе про матрешек рассказывала?
– Помню. – Ксенька начала перечислять, загибая пальцы. – Тело, удовольствие, гордость, семья, дело, образ жизни и Бог.
– Верно. Так вот, хвост «ящерицы» можно так же разложить, только по убывающей. У самого основания – образ жизни, дальше – дело, потом семья… ну и так далее.
– То есть самый кончик хвоста – это удовольствие?
– Именно так. Голова ящерицы – Бог, а тельце с лапками – это наше тело. Вот и гляди сама, в каком месте тебе лучше хвост отпустить.
– То есть, выбирая между наукой и любовью… надо выбирать… науку?
– Что ты такое говоришь?! – нахмурилась ведьма. – Любовь она с тобой будет. С хвостом ты только Семена да семейку его оставишь.
– Оставить Семена?! – прошептала Ксенька. – Но ведь он тогда умрет!
– Ты не путай! У его «ящерки» своя голова есть. Найдет себе другую жену и жить будет.
– Другую?! – проскулила Ксенька, заливаясь слезами.
– Я же говорю: больно хвост отпускать, – вздохнула старуха.
Успокоившись, Ксенька несколько минут посидела в тяжелом раздумье, а потом спросила:
– А если я с ним останусь и все-таки буду продолжать учиться?
– Не выйдет!
– Но почему?! – возмутилась Ксенька. – Неужто меня к бабушке в гости отпускать не будут?
– Не в этом дело. Их образ жизни таков, что следуя ему, ты потеряешь свою силу. Их питание, их религия… Ты должна будешь ходить на исповедь.
– Ну и что? – усмехнулась Ксенька. – Не буду рассказывать попу про нашу науку, и все.
– Это уже будет ложь. А разве ты не знаешь, что ложь ослабляет? Нет, внученька! Оставшись с ними, ты должна будешь принять их образ жизни.
– Нет! – прошептала девушка. – Я так жить не хочу! Я люблю Семена, но не настолько. Я расскажу ему все как есть. И про общину нашу, и про науку ведовскую, и про ребенка. А дальше пусть сам решает, с нами пойдет или в своем мире останется.
Напоследок Оксана пришла к порогу церкви, где стояла корзина с младенцем. На паперти сидел преподобный Серафим и, улыбаясь, играл с малышкой, которая агукала, и пыталась поймать ручкой травинку. Оксана присела рядом и спросила:
– Кто же все-таки оставил здесь мою прапрабабку? Может быть, это одна из тех блудниц, которых посещал Семен? – предположила Оксана.
Преподобный Серафим пожал плечами.
– Вот только не пойму, ушел Семен с Ксенькой или нет? И что у них там за община такая, что детей рожать не от кого? И еще интересно, про того далекого прапрадеда: дожил ли он до того момента, чтобы прийти к волхву на обучение?
Старец слушал ее вопросы и улыбался в бороду.
Александр с Анной Даниловной принимали больных целый день. Александр строил разные образы, экспериментировал и с кубиком и с кристаллом, и со светом, и с тьмой. Анна Даниловна следила за графиками и что-то записывала. К концу рабочего дня она откинулась на спинку стула и потерла уставшие глаза.
– Уф! – сказала она. – На сегодня все. Завтра буду обрабатывать результаты и анализировать.
– А мне можно к Алексею? – спросил Александр.
– Иди, – вздохнула она. – Только надень халат и возьми капельницу. У его палаты с утра журналисты дежурят. Ждут, когда очнется.
Алексей лежал с открытыми глазами, глядя в потолок. Увидев Александра, он радостно сел.
– Ты не очень-то подпрыгивай, – предупредил Александр. – Там тебя жаждут видеть представители СМИ. Медперсонал пока сдерживает их натиск, но если они заподозрят, что ты очнулся, то это будет уже невозможно.
– А я уже готов с ними встретиться, – сказал Алексей.
– Что значит «готов»? – удивился Александр.
– То и значит. Я расскажу им все как есть, пусть донесут до общественности.
– А ты уверен, что тем самым еще больше не навредишь Оксане?
– Не уверен. Но и прятаться вечно в норе, как крыса, невозможно. Пусть уже что-нибудь начнет происходить. И к тому же…
– Что?
– Я подумал, что если я готов был сам на себя руки наложить, то, что еще могут сделать мне эти… ну эти…
– Я понял…
– А я понял, что предательство страшнее смерти, и поэтому я все расскажу, как есть. Так будет легче и мне, и Соне, и Оксане. Обратного пути нет, значит, будем прорываться вперед.
