— Я был наркоманом. Я был бандитом! — говорил Камилло. — Меня злил наш падре. Я пришел к нему и ударил его. А он сказал: «Иисус любит тебя». Я не мог спать. Я закрывал глаза и слышал эти слова. Я ходил по городу и слышал эти слова. «Иисус любит тебя». Меня — такого ужасного!
Тут он оскалился, чтобы до всех в парке дошло, насколько он ужасен.
— Симпатичный чел, — сказала сама себе одинокая девица. И уставилась на Камилло сквозь очки.
— Это кого Иисус, интересно, любит — этого откормленного иностранца? — недоверчиво проговорил молодой папаша. — Ну-ну…
— Иисус всех любит, — строгим тоном заметила молодая мамаша.
На это молодой папаша сказал:
— А я-то как тебя люблю… — И поцеловал ее.
Камилло, раскаявшийся разбойник, продолжал свое отрывистое повествование с рефреном «Иисус любит тебя». Он поведал о том, как привел к падре всю свою банду.
Камилло оборвал рассказ финальным выкриком: «Поверь и ты, что Иисус любит тебя!» — после чего улыбнулся неожиданно застенчивой и милой улыбкой.
Одинокая девица — та, которая сочла Камилло симпатичным, — пожала плечами и снова уткнулась в свою книгу.
Молодой человек в пиджаке оттеснил Камилло и сказал:
— А теперь мы представим вам несколько сцен, которые наглядно покажут путь души к спасению!
В динамике бодро заиграла музыка. К микрофону вышла девушка в брюках и проговорила, растерянно озираясь:
— Я — человеческая душа. Я ищу то, что мне нужно.
Почти сразу к ней подбежали прочие члены группы, в том числе и Камилло, и начали скакать и размахивать руками. Как объяснил молодой человек в пиджаке, это были всевозможные пороки, и они пытались увлечь душу.
— Некоторым из них, как блуд, или курение, или пьянство… им удалось на время завладеть душой, — сказал молодой человек. Улыбка не сходила с его лица, так что было очевидно: при любом раскладе пьеса закончится хорошо.
В секундной тишине слышно было, как где-то сбоку от импровизированной сцены открывают новую банку пива. Бомжеватые личности бросили на «пороки», обступившие «душу», мимолетный недовольный взгляд, и один с брезгливым выражением на лице подобрал под себя ноги, как бы желая держаться подальше от всего этого.
Веселая стайка на краю газона как раз приступала к ритуальному поединку: две девушки забрались на загривки молодым людям, и те принялись скакать, подражая коням, а девицы размахивали руками и пытались сбросить соперницу наземь.
— Эй, не шуметь! — строго прикрикнул на молодежь какой-то человек, присевший поблизости. Он, правда, тоже был с бутылкой, но считал, что любое произведение искусства требует уважения и внимания.
В этот момент одна из девиц все-таки рухнула, увлекая с собою и парня, и образовался клубок из крепких юных рук и ног. Внутри клубка запутались хохот и возмущенные взвизги.
Строгий человек фыркнул и пересел подальше от веселящейся молодежи. Он хмурился, покусывал губы и изо всех сил пытался получить для себя духовную пользу из зримого.
«Душа» тем временем почти совсем была погребена под «пороками». Участники представления старались вовсю: они приседали, окружив бедняжку, и водили руками в разных ужасных жестах, например, загребая в воздухе когтями или слева направо, как бы создавая клетку.
Юноша в пиджаке на миг оставил конферанс и сам принял участие в спектакле в качестве действующего лица. Он приблизился к «душе» и провозгласил:
— Иисус любит тебя!
После чего взял «душу» за руку и освободил из-под груды насевших на нее «пороков».
Затем все выстроились в линейку и поклонились.
Аплодисментов не было, но это совершенно никого не смутило. Из динамика, заглушая конфуз, хлынуло детское пение. Оно ностальгически напоминало писклявый пионерский хор. Слов было почти не разобрать, кроме многократно повторяемого припева:
— Безобразие! — произнес строгий человек и встал. — Сектанты наводнили Россию!
Он хотел было открыть диспут, но у него как-то не получилось, и он ушел.
И вот тут стало очевидным, что в парке незаметно появился толстый кореец. Поначалу он просто бесшумно бродил по траве, поглядывая то на зрителей, то на участников шоу.
Первой увидела его задумчивая девица номер пять. Кореец все время маячил у нее перед глазами, так что не обратить на него внимания она попросту не могла. Она досадливо щурилась, прикидывая вместе с тем в уме: что интереснее — наблюдать за корейцем или все-таки смотреть спектакль.
Кореец оказался явно любопытней.
Он был, как уже сказано, невероятно толст. Что называется, в три обхвата. Однако это не мешало ему быть грациозным и легким в каждом движении. На нем был синий костюм из чуть блестящей ткани. Черные волосы корейца, обстриженные в кружок, блестели так, словно их намазали лаком. На широченном лице совершенно не было глаз — две заплывшие щелки странно глядели на мир, и задумчивая девица вдруг поймала себя на желании сунуть в них по монетке: они придавали голове корейца сходство с копилкой.
В крупных белых руках кореец держал крохотный фотоаппаратик и постоянно делал снимки. Он прикладывал приборчик к своим щелочкам-глазкам и быстро-быстро нажимал кнопку. Фотоаппаратик вскрикивал по-комариному, и некая часть реальности впечатывалась в его невесомые матрицы.
То и дело кореец прекращал фотографировать и всматривался в окошечко на своей камере, проверяя получившиеся снимки. Что-то в увиденном доставляло ему непрерывное страдание, потому что он охал, ахал, даже вскрикивал и хватался за голову около ушей, после чего вновь вскидывал камеру и принимался делать новые снимки.
Затем ему как будто надоело фотографировать. Камера исчезла в кармане синего костюма, и кореец скользящими шагами приблизился к проповедникам.
— У нас новый брат, — сказал юноша в пиджаке и широко улыбнулся корейцу. — Ты хочешь что-то рассказать?
— Я хочу спросить. — Кореец неожиданно хорошо говорил по-русски. — Ты веришь, что Иисус любит тебя?
— Мы все в это верим! — возгласил юноша. — И любой, кто поверит в Иисуса как в Спасителя, будет им спасен!
— Ну, здорово! — протянул кореец. — А что ты сделаешь ради Иисуса?
— Все, — сказал юноша. — Все, что не есть грех.
— А, — сказал кореец. Он отошел в сторону на шажок, качнулся взад-вперед и вдруг встал на руки. Огромные, похожие на бревна ноги в синих штанинах, закачались на фоне памятника «Стерегущему», круглое лицо весело сжимало и разжимало кожу вокруг прорезей глаз.
— Ну что? — сказал кореец, продолжая стоять на руках. — А так ты можешь?
Юноша чуть смутился, но улыбка продолжала лепиться к его лицу.
— Не всем даны равные таланты, брат, — сказал он.
— А что еще он мог сказать? — обратился молодой папаша к молодой мамаше.
— Я ставлю на корейца, — отозвалась она.
