И поймала ребенка, пытавшегося уползти слишком далеко, за ногу.
Кореец выгнулся и прыгнул. Он сделал сальто грациознее, чем народный артист в цирке, после чего выпрямился, послал публике воздушный поцелуй и сорвал овации.
— А так ты можешь? — закричал он. — Ну, ты можешь так сделать ради Иисуса?
— Во дает! — гаркнули из стайки молодых людей.
— Браво! — неожиданно для самой себя завизжала одна из задумчивых девиц.
— Если Иисус сочтет нужным, чтобы я ради него стоял на голове, он даст мне это умение, — убежденно проговорил молодой человек в пиджаке.
Кореец продолжал хохотать.
— Ты не понял! — крикнул он. — Ты не понял! Я стою на голове не ради Иисуса! Я просто стою на голове!
— А какой в этом смысл? — спросил юноша.
— А какой вообще во всем смысл? — удивился кореец. Он вдруг сделался серьезным. — Ты видишь смысл?
— Да, — сказал юноша.
— Покажи.
— Что?
— Смысл! Если ты его видишь, значит, ты можешь его показать.
— Смысл невидим, но я его вижу…
Кореец в знак протеста прошелся «колесом». Он желал возражать юноше в пиджаке — и делал это с максимальной выразительностью. Бомжеватые пьянчуги глянули в его сторону со снисходительным интересом. Больше всего их занимал вопрос: заодно этот кореец со всеми прочими занудами — или он сам по себе.
— А под конец тоже завопит: «Иисус любит тебя», и на том — финиш, — высказался один и нацедил в пластиковый стакан еще винца.
Это были очень респектабельные в своем роде пьянчуги. Некоторым из прилично одетых завсегдатаев парка стоило бы поучиться у них изысканности манер.
— Давай! Брюс Ли! Сделай его! — заорали, подбадривая корейца, ребята из клубившейся стайки. — Ура! Даешь Шао-линь!
Молодой человек в пиджаке приблизился к корейцу и сквозь зубы проговорил:
— Слушайте, уйдите. Вы срываете мероприятие.
— Да? — сказал кореец. И безошибочно обернулся в сторону Камилло, который вытащил откуда-то из тугих джинсов мачете. — А я думал, вы тут говорите про Иисуса.
— Это и есть мероприятие.
— Вы говорите про Иисуса. Я тоже говорю про Иисуса. Где логическое противоречие? Я — глупый кореец, я очень мало знаю.
— Не прибедняйтесь, — сказал молодой человек в пиджаке. — Что вы здесь делаете?
— Я уже ответил.
— Громче! — гаркнули из компании, что сидела дальше остальных. — Ничего не слышно! К микрофону!
Кореец гибким движением переместился к микрофону и повторил:
— Я — всего лишь глупый кореец.
Эту фразу встретили одобрительным свистом и выкриками: «Брюс! Давай!»
Кореец опять подвигал мясистыми веками, похлопал губами, раздул ноздри и продолжил:
— Я много слушал разных проповедников. Я видел лам.
— «Этот зверь зовется лама, лама-дочь и лама-мама», — сказала молодая мамаша, обращаясь к своему ребенку.
Кореец покачался с носка на пятку, как будто сражаясь с желанием опять встать на голову, и показал свою фотокамеру.
— Я все время делаю снимки. Как все глупые корейцы.
— Японцы! — поправили его. — Брюс! Давай!
— Я снимаю людей, деревья, животных, дома. Но на самом деле я хочу снять Бога. Мне нужна фотокарточка Бога! Мне только говорят: Бог — там, Бог — здесь, но я не вижу никакого Бога, и моя фотокамера не видит никакого Бога. Вы говорите: «Иисус посреди нас…»
— Да, — важным тоном перебил молодой человек в пиджаке, — это сказано в Священном Писании. Где двое или трое собрались во Имя Мое, там Я…
— Ну вот, — непочтительно встрял опять кореец, не дослушав цитату. — А где он, интересно бы знать? Можно посмотреть на моей камере! Там нет Иисуса! Значит, и посреди вас его нет! Но где же он, в таком случае?
— Послушайте, — снова попытался урезонить корейца юноша в пиджаке, — вы мешаете…
— Дешевый фигляр! — взорвалась девушка, изображавшая в спектакле «душу».
Кореец грациозно повернулся на носке и оказался лицом к лицу с нею.
— А вы разве нет? — любезно осведомился он. — Разве вы — не фигляр? Вы говорите: мы покажем вам Бога. Ну так и покажите! Где вы его прячете? Или он сам от вас спрятался?
— Глупости, — проговорила одна из задумчивых девиц, глядя в пространство. — Бог — во всем. В листве, в птицах…
— Это пантеизм, — отозвалась другая задумчивая девица, также созерцая пространство, однако другой его сектор, дабы не пересекаться с собеседницей взглядом и при случае сделать вид, что и беседы- то никакой не возникало.
— Что дурного в пантеизме? — высокомерно молвила первая девица.
— Только то, что он ересь, — отозвалась вторая.
После чего обе мысленно благословили свое решение не встречаться глазами.
Камилло и девушки из числа проповедников начали сворачивать оборудование. Кореец наблюдал за тем, как из-под его носа уносят микрофон, а затем неожиданно взмахнул руками. Над парком пронесся скрежет, в воздухе разлетелись искры, похожие на фейерверк, темная громада «Стерегущего» озарилась праздничными огнями… Кореец исчез. На том месте, где он только что стоял, выгорел аккуратный кружок в траве.
— Да, это сила, — признал один из пьяниц и взялся за пластиковый стаканчик с вином, однако тотчас с проклятьем выронил его и уставился на свои пальцы возмущенно, как бы намереваясь спросить у них: какого черта они его предали?! Его, своего доброго хозяина, который каждому из них придал кривоватую татуировку: буквы К, О, Л, Я — и Н на мизинце!
Не один только КОЛЯН испытал потрясение в тот странный миг. По всем газонам волной пробежали чихание, кашель, недовольные вопли и сдавленные стоны: пиво, вино, все коктейли и даже водка «Абсолют», которая украдкой скрашивала досуг бродячего поэта, — все они превратились в воду.
— Невозможно стало отдыхать, — сказали респектабельные бомжеватые пьяницы. Они поднялись с насиженного места, бросив там и испорченное вино в пакете, и пластиковые стаканчики, слегка оплавленные после взорвавшегося корейца, и с недовольным видом побрели прочь.
Молодые проповедники, кто не был занят погрузкой оборудования, стремительно и дружно разбежались по газонам, раздавая присутствующим пригласительные листки на свои еженедельные собрания. Многие брали — из вежливости, сострадания или любопытства.
Зимний художник
Пушистый белый день заканчивался; было три часа. Небо уже поблекло, солнце из золотистого сделалось совсем грустным. Пора было ехать на встречу с Чупрыновой.
Чупрынову звали Варя, и она была настоящая валькирия. Такой, во всяком случае, то и дело представлялась она Диме, когда проносилась на роликах: высокая, широковатая в кости, с развевающимися
