на новое заклинание.
— Так и живете? Один поцелуй в год?
— Иногда реже, — вздыхает Принц. — Так и живем.
ДМИТРИЙ БРИСЕНКО
КУРЬЕР
Всю ночь снилось что-то беспокойное: какие-то острые предметы, падающие лоскуты свинцово- черного неба, выпирающие из-под земли рваные обглоданные корни, осколки кирпича, глубоко въевшаяся в ладони ржавчина.
Проснулся затемно.
Посмотрел на часы. Вспомнил, что во сне много было звуков, механическое скрежетание, гудки автомобилей, сирены… Ворочался, но не мог проснуться окончательно, под эти раздражающие звуки и заснул в конце концов и вот только проснулся.
В кране чуть прохладная вода с заметным привкусом хлорки.
Набрал чайник, вскипятил, насыпал в керамический чайник заварку, подождал пять минут. Пока ждал, чистил зубы, потом смотрел в окно, потом слегка оделся.
За окном было пустынно и спокойно.
Выпил чай, еще чуть-чуть оделся, вышел из квартиры.
Лето, жара уже с утра, а днем живые, понятно, позавидуют мертвым.
Угораздило его поселиться в этих местах.
Зимой можно остекленеть от холода, а летом — ну вот как сейчас.
Хорошо хоть машин не видно пока. А то и так дышать нечем.
Впрочем, можно пойти на озеро, раз выходной.
Он и шел туда, на озеро.
По дороге на озеро в который раз подумал, что называть это огромную территорию, залитую водой, озером — уж как-то слишком не по рангу. Тут уж скорее море. Но так повелось почему-то.
Шел, и непонятно было, почему так тихо.
Так бывает, когда очень рано или когда во сне — как будто все уехали.
Погрузили пожитки, собрали семьи, завели свои видавшие виды авто и, в лязге и грохоте, снялись со своих мест. Уехали. Никто не знает куда.
Это была первая догадка. Действительно уехали.
Предварительно всех оповестили, а про него то ли забыли, то ли он сам не вспомнил.
Вот же насмешка судьбы: всю жизнь, с детства, мечтать о таком — и вот на старости лет, когда, наоборот, нужны, хотя бы гипотетически, окружающие с их столь же гипотетической заботой, — теперь-то их и не стало. Следы покрышек на старом растрескавшемся асфальте, оброненные в спешке вещи, так и оставленные лежать посреди дороги (старые детские игрушки, кухонная утварь, какие-то обломки (видно, шкаф упал и развалился), почерневшие от времени книги и прочая дребедень), разве только звуковых следов не осталось. (Медленно исчезающий дребезжащий звук — все тише и тише; эхо переклички: «Когда уже тронемся?»; кособокое громыхание автомобильных шеренг; прочий гул.)
И так уж случилось в то утро, что все исполнялось как по заказу, — вдруг явился откуда-то звук, те самые звуковые следы.
Кто-то оставил на обочине, а может быть, случайно обронил — диктофон. Диктофон был старомодный, кассетный, с магнитной пленкой, которая вечно зажевывается в тугую нить или просто осыпается от ветхости; теперь таких уже давно не делают.
Пленка сильно шуршала, дорожка на записи петляла, отчего звук начинал плыть, голос то почти совсем пропадал, то появлялся опять — это было похоже на саундтрек ко всеобщему бегству. Столь же непонятный и в чем-то бестолковый саундтрек. Идеальный саундтрек — как если бы случайно забрел в вестибюль строящейся станции метро не с чем-то шумным и грохочущим в наушниках, а, например, с оперной арией, или грохотом копыт по степи, или пением мексиканских индейцев.
Сначала он почему-то предположил, что на пленке будет рассказ о том, почему все ушли, но это оказалось совсем другое, нечто безумное и не относящееся к делу. Потом он решил, что так даже лучше — история произошла, ну и ладно. Отчего оно все так случилось, конечно, интересно, но уже не важно, можно обойтись. Другое дело — рассказ незнакомого человека, который неожиданно придавал глубину и четкость всей картинке исхода.
Так он и шел дальше к озеру — с подобранным на дороге резиновым слоненком в одной руке и старым магнитофоном — в другой. История эта захватила его, как, бывало, в детстве захватывали и приковывали к радиоприемнику другие истории, рассказанные другими голосами.
На фоне громыханий, скрипа тормозов, переругиваний водителей автомобилей ломкий голос подростка рассказывал:
