Смотри, я его выключил!
Бабушка молчала.
Подошел и подергал ее за рукав. Заглянул в глаза.
Она не двигалась. Не дышала. Глаза смотрели в одну точку.
Бабушка!
Она не ответила.
На ватных, подгибающихся ногах я поплелся в спальню и прикрыл за собой дверь. Забрался под кровать. Хотел было заплакать, но не мог: разинув рот — как рыба — я захлебывался, глотая пыльный колючий воздух. Мне было очень страшно.
Дверь отворилась, меня — маленького, скорчившегося в три погибели — выволокли на свет.
Что ты, глупенький! Это всего лишь родинка. Родинка! Мы пошутили. Не бойся.
Я наконец расплакался — горько, тоскливо, навзрыд.
Старый мудак, сказала бабушка.
Ты тоже хороша, спокойно ответил дедушка.
Я плакал и все никак не мог остановиться.
Ничего страшного, сказал дедушка. Ему это пойдет на пользу.
Что пойдет на пользу? Идиот! — закричала бабушка.
Но он оказался прав: мне это и в самом деле пошло на пользу.
С тех пор я знаю, что вещи никогда не бывают такими, какими кажутся на первый взгляд.
САСПЕНС
Этой историей я обязан Шаю Бен-Порату, израильскому издателю и поэту. Мы обедали в «Ар-Кафе» на бульваре Ротшильд и говорили о литературе беспокойного присутствия. Я отстаивал прагматичную точку зрения, заимствованную у китайских алхимиков, которую можно свести к тезису о балансе сил в организме (по случаю бегло пересказал даосскую теорию 'трех трупов'). Шай высказался в том духе, что, мол, в готических рассказах нас привлекает не ужасное как прекрасное само по себе, но та степень свободы, которая появляется в результате последующего «прорыва», не сам страх, но то, что 'вокруг страха'. Выход (пусть даже опосредованный, понарошку) за пределы безопасного пространства на время расширяет действительные границы пространства — видимого и осязаемого.
Я задумался над сказанным и в конце концов попросил привести пример, чтобы окончательно понять, что он имеет в виду.
— Посмотрите на нее, — ответил Шай, указывая взглядом в сторону симпатичной секретарши, делившей столик с немолодым бизнесменом в очках, смутно напоминающим актера Ника Нолте (судя по всему, он был ее боссом), — и представьте, что за фасадом кукольной внешности скрывается чудовище.
— С легкостью, — ответил я не задумываясь.
Шай бросил на меня взгляд, полный лукавой иронии, поправил очки (жест характерный для него, на мгновение сообщающий физиономии удивительно трогательное выражение) и продолжил:
— Однажды она появилась в приемной частной адвокатской конторы и предложила свои услуги в качестве секретарши. На самом же деле ее интересовал хозяин — преуспевающий адвокат. Она намерена его погубить.
Девушка, о которой шла речь, наклонилась к «адвокату», — на мой взгляд, слишком низко, чтобы придерживаться прежнего мнения о природе их отношений. Тем не менее я решил поддержать игру:
— Тут требуется пояснение: скажем, предыдущая секретарша за несколько дней до этого умерла при таинственных обстоятельствах…
— Вы предпочитаете легкие пути, Дмитрий.
— И кстати, должна быть какая-то разумная причина…
— Причина?
— Она решила его погубить, но почему?
Шай сокрушенно покачал головой:
— 'Почему?' — неуместный вопрос, коль скоро речь идет о монстрах: мы не знаем, почему чудовище действует так или иначе, ведь его действия не подчиняются законам логики. Как только поймете, что речь идет не о человеке, подобные вопросы перестанут вас волновать. Обратите внимание: с каким аппетитом она ест, как облизывает губы, глядя на партнера. Разве мы способны понять природу поступков этого существа?
В это мгновение секретарша оторвалась от тарелки, подняла голову и в упор взглянула на моего собеседника. Ее взгляд был совершенно осмысленным, неожиданно жестким и насмешливым, словно она слышала наш разговор с самого начала и теперь, глядя на моего оппонента, перебирала в уме способы умерщвления издателей. Я, откровенно говоря, несколько опешил, но Шай как ни в чем не бывало продолжал:
— В первые же дни ей с легкостью удалось соблазнить своего работодателя, и теперь она медленно — по капле — выпивает его жизнь. В течение года этот человек состарится так, что друзья перестанут его узнавать на улице, а еще через год он умрет от какой-нибудь распространенной болезни — от рака, например. Что вы об этом думаете?
Я не нашел что ответить. Шай осторожно, почти нежно взял меня за плечо и повернул вместе со стулом в строну окна:
— А теперь давайте отвлечемся от этого пошлого сюжета, как две капли воды похожего на все подобные истории. Взгляните — ничего ли не изменилось в природе за время нашего разговора? Не кажется ли вам, что солнышко светит ярче? Деревья зеленее, чем прежде? А прохожие? Посмотрите, неужели — те самые люди, которых вы видели полчаса назад?
Я рассмеялся, нисколько не убежденный его доводами. В этот момент, неожиданно для нас обоих, девушка (которая, к счастью, понятия не имела о том, что за время обеда успела побывать в чужой шкуре) поднялась с места и направилась к нашему столику.
— Вы Шай Бен-Порат, — сказала она, обращаясь к моему приятелю. — Я была на вашем выступлении в галерее 'Гордон'.
Шай смутился и, польщенный, кивнул.
— Я хотела сказать, — довольно холодно продолжила она, — что была поражена, насколько ваше истинное лицо не соответствует вашей репутации. Все, что вы делаете в поэзии, — почти дословное копирование Йоны Волох.
Тут поднялся с места наш «адвокат» (девушка говорила довольно громко, привлекая внимание публики и официантов):
— Ивонн, перестань, ради бога!
— Извини, я закончу! — ответила Ивонн и снова повернулась к жертве. Лицо издателя на глазах покрывалось мелкими багровыми пятнами. — Дело не в том, что вы — скверный поэт. В конце концов плохих поэтов больше, чем хороших, так и должно быть… наверное… Дело в том… что, будучи плохим поэтом, вы заступаете дорогу поэтам достойным. Почему вы отсоветовали Кравицу печатать Дани Мизрахи?
— Черт знает что… — только и сумел выдавить мой приятель. — Кто такой Дани Мизрахи, хотел бы я знать?
— Я Дани Мизрахи, — сказал «адвокат». — Извините за беспокойство. Ивонн, прошу тебя…
Девушка развернулась на каблуках и выскочила за дверь. Некоторое время Шай сидел не произнося ни звука, механически пережевывая пищу, затем взглянул на меня и сказал:
— Не нужно далеко ходить… Вот вам пример саспенса… классического саспенса… да уж… эхххх…
Остаток времени мы просидели молча, уткнувшись каждый в свою тарелку. Прощаясь с ним, я огляделся по сторонам и — тихонько, про себя — согласился с его тезисом: солнышко и в самом деле
