показалось, обиженно молчал, периодически выверяя строгость геометрического построения пирожных на витрине. Беднягу, впрочем, можно было только пожалеть. Я расплатился за кофе и оставил ему доллар на чай.
Становилось жарко. Я поплелся обратно к механику со слабой надеждой, что ремонт машины уже закончен. Однако, к моему удивлению, двери гаража были закрыты, мой бедный бьюик с зачем-то снятыми колесами покоился на двухметровой высоте, вознесенный над бетонным полом мощной гидравликой. Вокруг — ни души. Я обошел гараж, заглянул в темные окна офиса. Пусто. Неужели мое предчувствие насчет этого механика меня не обмануло? 'Хотя, может быть, он ушел обедать или уехал за какой-нибудь деталью?' — пытался я себя успокаивать. Прослонявшись под дверями гаража еще с четверть часа, я отправился обратно к кафе.
От перспективы опоздать в Питтсбург мне сделалось не по себе. Я уже более полугода бился над этим чертовым контрактом, и вот теперь, когда все было на мази и абсолютно все устные договоренности — на бумаге, ожидающей простой формальности — двух чернильных закорючек, надо же было застрять посередине Пенсильвании, и только из-за того, что мне приспичило ехать в Питтсбург на машине! А это очень крупная сделка, и от нее зависит очень многое в моей дальнейшей карьере. Ведь когда я принесу Алану этот свежеподписанный сладкий контракт, с голубым бантиком и вишенкой сверху, мои шансы на место партнера в 'Алан Мак-Ферсон' станут более чем реальными. Нет-нет, мне позарез нужно быть в Питтсбурге завтра утром!
Размышляя над запасным вариантом, я сел за один из столиков перед кафе: мне не хотелось опять попасть под укоризненно-печальный взгляд его хозяина. Вероятно, церковная служба закончилась, ибо как по волшебству всюду появились люди, воздух заполнился звуками, заездили машины и велосипеды. Мимо медленно проехала машина, продающая мороженое с бесконечной вариацией 'Ах, мой милый Августин' в исполнении колокольчиков; раздались тоненькие детские голоса и строгие возгласы мамаш.
За соседним столиком разместилась пожилая пара, в своем безвременном одиночестве наблюдающая чужих внуков. Когда маленькие башмачки стучали рядом с их печальной скамейкой, они неуверенно обращались к малышу с маленькими глупостями. Ребенок, не осознавая свой нечаянной жестокости, спешил мимо рассмотреть большую верткую стрекозу на кусте можжевельника, не обращая никакого внимания на неинтересные сморщенные лица. Маленькой центростремительной вселенной неведомы ни однозначность пустых крючков на вешалке в прихожей, ни бережливость остро заточенных огрызков карандашей для отгадывания кроссвордов.
Но и старики, и этот ребенок похожи своим эгоизмом и разочарованием от невозможности удержать объект своего внимания в ладони. И точно так же этот унылый Невервиль взирает на меня с высоты своих черепичных крыш, пытаясь занять себя чем-нибудь этим длинным жарким днем. Отдав своим тайным агентам мой бедный бьюик на растерзание, ему и дела нет до неподписанного контракта!
Мои размышления были прерваны самым бесцеремонным образом.
— Бог ты мой, Хенри, посмотри, кто перед нами!
Передо мной остановилась странная пара. Женщина в строгом белом платье до колен и в такого же цвета шляпе с лентами, кричащими за версту: Одри Хепберн! Под руку она держала немолодого господина в дорогом костюме и замшевой шляпе, которые носят только голливудские злодеи и детективы. У него было очень загорелое, почти красное лицо, которое вообще никто не носит, даже в Голливуде. В довершение всего его звали Хенри и у него оказался сильный аргентинский акцент:
— Действительно, Дорис, мы его не видели с прошлой осени! — пухлые губы Хенри растянулись в улыбке, и он протянул мне руку.
Наверное, на лице моем была написана крайняя степень недоумения.
— Да сними ты эту дурацкую шляпу, Хенри, — толкнула женщина в бок своего попутчика. — Он тебя в ней не узнает.
Под шляпой была аккуратная лысина. Но это не помогло. Поверьте, эту раздражающую манеру общаться с посторонними, разговаривая только между собой, я бы наверняка запомнил. На всякий случай, я пожал руку и изобразил вежливую улыбку.
— Знаешь, Дорис, каждый раз, когда мы играем в гольф, лидирует всегда он, но выигрываю… все равно я! — самодовольно сказал Хенри, ткнув себя указательным пальцем.
Гольф?! Да я всего-то один раз в жизни и был в гольф-клубе. О чем это он?! Я с опаской посмотрел на голливудскую шляпу в его левой руке.
— Простите, как вас звать, Хенри?.. Вы меня с кем-то путаете, — сказал я вставая. — До свидания, — кивнул я пенсильванской репродукции Одри Хепберн и под удивленные взгляды направился в спасительный полумрак кафе. В эту минуту странный хозяин кафе представлялся мне более приятным обществом.
Закрывшись газетой от любопытных взглядов, я продолжил обдумывать варианты на случай, если машина не будет готова к вечеру. Вездесущие автобусы «Грейхаунд», несомненно, где-то тут должны останавливаться. Но тащиться до Питтсбурга часов шесть на автобусе… Да и потом еще столько же обратно за машиной… Впрочем, ради места партнера в нашей фирме… Эх, Питтсбург, Питтсбург! Вот уж и не думал, что мое будущее будет решаться в этом красно-кирпичном, страдающим хронической безработицей городе. Там теперь даже пойти некуда, кроме стандартных 'Слава-Богу-Уже-Пятница' и «Панеры» или маленьких закусочных с рисовым пудингом на содержании престарелых семейных пар. Где-то там по-прежнему живет гордая и независимая Нэнси. Она не поехала со мной в Филадельфию, предпочтя карьеру в маленьком издательстве. Это было почти шесть лет назад… Странно, но почему когда эгоисты любят друг друга, они охотно берут 'немного времени', чтобы понять, хотят они жить вместе или нет? 'Вот такие крошки', — как говорил Джек Леммон.
Я обратил внимание на молодую женщину за окном. В легкой блузке, оставляющей не так уж и много воображению, и джинсах с низкой талией, она махала мне рукой, явно пытаясь привлечь внимание. Под руку ее держал широкоплечий парень в клетчатой рубашке и серых офисных лаксах. Поймав мой рассеянный взгляд, женщина улыбнулась; парень же посмотрел на меня сумрачно и сухо кивнул. Машинально я помахал им в ответ рукой, но, спохватившись, тут же снова уткнулся в газету. Судя по всему, Невервиль населяли люди то ли очень приветливые к чужакам, то ли страдающие плохой памятью на лица. В любом случае, этот город начинал определенно надоедать.
Не прошло и полминуты, как над моим ухом раздалось:
— Привет! Ты не против, если я присяду на секундочку?
Я опустил газету. Передо мной стояла та самая женщина в блузке, уже одна, без своего офисного ковбоя. Не дожидаясь приглашения, она присела на стул напротив. Я молча пожал плечами.
— Ну как он тебе? Правда, хорош? Я с ним познакомилась месяц назад: он нам фильтрованную воду в офис привозит. — Ее глаза сияли, она тараторила, не заботясь о логических паузах. — Ему сначала Бетти голову крутила — ну, такая блондинка из 'Краузер и Партнеры'… Ну, дверь напротив, помнишь? Та самая Бетти, которая упилась на прошлый День Независимости и все приставала к тебе… Ну?
Я оторопело уставился на незнакомку.
— Простите?..
— Как? С каких это пор мы опять стали на «вы»? Я понимаю, что мы уже не спим вместе, но ведь это не мешает нам оставаться друзьями… Так вот, Бетти…
Дар речи наконец вернулся ко мне.
— Мэм, вы меня с кем-то путаете… — начал я сдержанно, чувствуя, что окружающие с любопытством поглядывали на нас.
Не обращая внимания на мои слова, она продолжала:
— А вдруг у этого парня темное прошлое? Ты не думаешь? Ну не наводить же мне справки у его бывших подруг… У него такая добрая улыбка! Правда?
— Можно у Бетти спросить, — с издевкой сказал я.
— Ты думаешь? Ну, мне кажется, что на этот раз у меня с ним все серьезно.
— Тем более, — мрачно сказал я и снова закрылся газетой.
— Стив, почему ты опять закрылся газетой? Вот видишь, ты всегда был безразличен к моим проблемам… — в ее голосе прозвучали нотки обиды.
— Простите, но я не Стив, — зло буркнул я, не опуская газеты.
