Они есть: весь свод неба, бесконечный и неисчерпаемый, усыпан мириадами звезд, и это ВСЕ. ВСЕ- ЧТО-ЕСТЬ. И высказано до неожиданности по- настоящему. Что значит, по-настоящему или не по- настоящему?
'Это значит, что мир не так вульгарен, что есть любовь, что помимо любви ничего нету'. Это твердая почва, на которой стоит доктор. И вот Маяковский почти теми же словами:
Ведь это что-то сверхнастоящее, ведь только так можно проникнуть в душу мира. И я это теперь начинаю понимать. Вот делаю шаг — один метр, и еще шаг — еще метр, и одна секунда и другая секунда… И это все сливается в новую линию или в новый промежуток времени.
Но губы, одни сплошные губы? Причем же тут линия или промежуток времени, когда одни сплошные губы?
Что же это такое, мимо чего невозможно пройти и что иначе не может быть выражено?
Снова приближаюсь к двери, прислушиваюсь. Тихо. Снова три шага и еще три шага… А пальцы вроде согрелись. Еще раз прислушиваюсь: ни звука. Уселся на тумбу, но злой вентилятор сразу согнал. В одной вязаной шелковой рубашке, если не двигаться, можно впрах иззябнуть. Снова двигаюсь по тому же самому маршруту: от двери и обратно к двери. Мне что-то нужно непременно додумать, мозговая работа очень помогает. Я теперь каждое услышанное умное слово берегу. Вот Сергей Иванович, добрый человек, любит декартову мудрость повторять: Cogito ergo sum. 'Я мыслю, следовательно, я существую'.
А можно и так: я существую, поскольку я мыслю. Моя мысль есть то, о чем я стараюсь возможно яснее отдать себе отчет. У меня есть мозг и есть мысли, но уж, конечно, никакой анализ не может показать, что мозг имеет мысли. И сколько не ищи, хоть в самый мощный микроскоп смотри, ничего не высмотришь — одни волокна и сосуды.
Но ведь не спроста, в самом деле, чувство восторга или холод отчаяния?… Как же их через микроскоп высмотреть?
По Декарту всякая страсть соответствует определенному рефлексу. Спектральным анализом определили химический состав солнца. А как узреть человеческую душу, ту бездну, до которой дальше, чем до солнца? Где тот человек, который осмелится сказать о себе всю правду?
Где в муках ночей рожденное слово, величием равное Богу? Не знаю насколько прав доктор, но по Талмуду выходит так: затем и создан Адам единым, чтобы показать тебе, что губящий одну душу считается как бы погубившим весь мир, а сберегший одну душу считается как бы сберегшим целый мир.
И вот каждый и обязан сказать: ради меня создан мир! Странно, почему это так?
Вот я шагаю из угла в угол, мороз по спине, прошу немного теплой воды напиться, а мне в ответ: 'сиди смирно, придет время — получишь'. И все бы ничего, да вот думаю даже о каком-то счастье.
О каком таком счастье? О всеобщем. Да, но ведь тождество возможно только с самим собой. Во всяком случае ни с чем другим ничто не может быть сполна тождественно.
Но это уже от философии! Ну, так что? Здесь, конечно, только одна сторона, а меня интересует и другая. Между тем и другая как на ладони. Ведь я не существую сам по себе. Да, именно так. Вот доктор и говорит, что мы с самого начала имели и то и другое, и только наша во времени текущая речь заставляет нас сначала называть одно, а затем другое.
Конечно, теперь с учебником Ингулова делать нечего. Нужна какая-то другая возможность обобщения, примерно в диапазоне от Адама и до наших дней. И это вроде перевода с языка прозы на язык поэзии. Доктор рассказывал, что в Талмуде есть такие слова: 'сзади и спереди Ты образовал меня'. А это значит, что Адам и Ева созданы были вместе. И это в смысле того, что минута была такая, точно вся жизнь как одно сердце. И дано было Человеку наречь всякую душу живую. И назвал он зверей Хая, а потом каждому дал особое имя; и назвал он птиц офот, а затем дал каждой особое имя; и ощутил он супружескую добродетель голубей и аистов, и материнскую любовь кур, и кротость ланей; и верность и преданность собак; и доброту тюленей и дельфинов; и трудолюбие пчел и муравьев.
И это как бы расширение пульсации вне себя, ибо как для неба и земли потребовались 'творения' и 'созидания', так и для человека потребны были 'творения' и 'созидания'.
И вдруг случилось что-то такое, только что-то очень не так: Адам возроптал, что у всех созданий есть пара, а у него нет пары. Какая-то роковая неизбежность сковывает душу, поглощает все живое… И мера мира как-то само собой уже не любовь доверия, а бесконечно узкое поле около собственного носа. Да, конечно, человек имеет лишь то, что видят глаза его. А глаза его видят так мало!
И вот жалкое чувство сомнения и недоверия, и завистливое желание обличать, уравнять, обезличить, обескровить, обесцветить. Адам делает себе деревянное возвышение, чтобы сидеть на нем и судить обо всем вкривь и вкось. А ведь дело-то в. том, что очень много горя, и вот мы предполагаем и мы ищем: Пучков-Безродный, Рафес, Сергей Иванович, Кондратьев, доктор, я, — мы ищем, ищем, мы все предполагаем, а Бог, как говорится, располагает. И все эти низости, все это накопление низостей очень трудно объяснить, надо видеть общее.
Вот доктор обронил такую мысль: Дух творит человека, который вырывает себя из естественного течения жизни. Но как мыслить жизнь? Что это такое? Доктор говорит, что это круг, которого центр везде, и окружность — нигде, сама живая жизнь, единая и тождественная себе самой, — идеальная реальность, где все одухотворено, едино, неделимо, искренне и несомненно, где все предвидено, и свобода дана, и Мир судится добром, а не по поступкам.
В ней и Маяковский узнал свою тему:
Не теперь это было, и поэта того уже нет. Но он есть, как сама живая жизнь.
В изумительно-странную и довольно опасную жизнь.
Шагаю от двери и вновь к ней. Вот остановился и опять прислушиваюсь.
