Джонатан не стал проталкиваться и стоял, засунув руки в карманы, размышляя. Их заставляли умолкнуть навсегда, этих девушек, но почему? Потому что Гаю де Монпелье не полагалось выходить из дома? Потому что кто-то не хотел, чтобы он выбалтывал тайны Монпелье?
Но какие тайны? Или, как Джонатан уже подозревал, Ротье тайно служит Роялистскому Агентству и отправляет планы своих английских хозяев графу д’Артуа в Париж? Или же он, Джонатан, попросту ошибся, решив, будто письмо содержит зашифрованные сообщения?
Итальянские жонглеры удалялись, их факелы оставляли шлейфы искр в темном небе. Толпа начала расходиться. Джонатан пошел дальше домой, низко опустив голову, а добравшись до Брюер-стрит, поднялся в свои комнаты, снял плащ и поискал письмо со списком звезд, потом сообразил, что оставил его у себя в кабинете запертым в ящике. Он отправил письмо старому ушедшему на покой дешифровальщику Джону Морроу, чьим протеже когда-то был. Но в ответ получил краткую отповедь: здоровье Морроу очень плохо, и он не может его принять. Еще одна неудача вдобавок ко многим другим в стараниях выследить убийцу его дочери. И все же он, должно быть, день за днем, час за часом приближается к своей цели в поисках отмщения.
Он как раз зажигал новые свечи, когда явился Лакит с сообщением о поездке Александра.
— Как давно? — рявкнул Джонатан.
— Ваш брат уехал два часа назад, сэр. Я дожидался вас.
Джонатан стряхнул с мозга паутину усталости, сбежал по лестнице, на ходу надевая плащ. Он отправится в Кларкенуэлл и будет ждать возвращения Александра, пусть до утра.
XXIX
Увидел Вечность я в темнейшей из ночей,
Кольцо чистейших вне конца огней,
Покоя полных в ясности своей
В часах, в днях и в годах под нею
Время зримо По кругу сферами гонимо.
Как тень огромная, и вот в нее
Низвергнут мир, с ним — Бытие.
— Наш маленький математик, — ласково сказала Августа де Монпелье, подходя и протягивая ему руку. И Александр в низком поклоне, когда она приветствовала его в их обсерватории на крыше, испытал головокружительное счастье. Ее пальцы так доверчиво прикоснулись к его пальцам, и он уловил тонкое благоухание, сопровождавшее ее движения.
Наверху все еще было жарко, хотя шел уже одиннадцатый час ночи. Недавно потемневшее небо было бархатной завесой, на фоне которой звезды сверкали с яркостью середины лета, все же уступая ясному блеску Юпитера на юго-востоке, первенствующего сиянием над любой звездой.
Повсюду вокруг них рощи и луга сельского пейзажа Кенсингтона растворялись в ничто, неотличимые от горизонта. Тут не было ни ночных заводов, ни уличных фонарей, и ничто не отвлекало от величия небес, если не считать звонких трелей соловья да одинокого крика совы. И мнилось, единственным пределом для них было великолепие Млечного Пути, протянувшегося в вышине от полюса до полюса.
Александр, разумеется, питал надежду увидеть здесь Гая, но он постарался, как сумел, скрыть свое разочарование из-за отсутствия брата Августы, когда Ротье подвел его к десятку людей, собравшихся на крыше, и, будто в утешение, он некоторых узнал. Мэтью Норленд, бывший священник, любящий Мильтона, дружески его приветствовал; безмолвный Вильям Карлайн, завораживающий почти безупречной белокурой красотой, кивнул ему со своего места, и среди них сама мадам де Монпелье, столь же обворожительная, как ему помнилось. Пышный чепец из обшитого кружевами белого батиста покрывал ее голову, а поверх корсажа муслинового платья она небрежно набросила бахромчатую шелковую шаль.
Однако выглядела она как-то иначе, хотя Александр сначала не мог понять почему, но затем сообразил, что она не напудрила волосы. Их изящные локоны поблескивали будто начищенная медь по краям белого чепца, и когда Александр, почтительно прикоснувшись губами к ее руке, поднял голову, он еще заметил, что ее шею обвивает ярко-алая лента.
Она увидела, что он смотрит на ленту, и громко засмеялась. Ее карие глаза блестели почти как в лихорадке.
— Вам нравится мое украшение, мосье Мышонок? — Ее откровенно позабавило его смущение, когда он отвел взгляд от ее горла. — Последняя парижская мода — носить на шее красную ленту —
Ее лицо ослепляло Александра, мнилось почти галлюцинацией. Он пытался найти ответ, но прежде чем успел хоть что-то придумать, она отошла со смехом, и Карлайн последовал за ней будто тень. Александр увидел, что они направляются к укрытому парапетом столику с поднятыми закраинами для защиты бумаги и пера от внезапного порыва ветра. Карлайн начал что-то писать, и Августа, наклонившись, чтобы прочесть его слова, прошептала ответ.
На плечо Александра легла ладонь, и он вздрогнул от неожиданности.
— Вы смотрите на них так, будто находите их более чудесными, чем звезды, — сухо сказал ему на ухо Мэтью Норленд. — Она красавица, верно? Неудивительно, что ей удается так терзать мужчин. Но пойдемте, мой маленький астроном. Позвольте мне показать вам неодушевленные сокровища этой крыши.
Испытывая облегчение, Александр пошел с ним и вскоре впал в транс, так как главным сокровищем оказался замечательный телескоп, и Норленд с немалым умением начал показывать ему достоинства этого прибора. Ахроматический Доллонд на треноге и с длинной трубой, искусно изготовленной из красного дерева, и установленный рядом медный астроискатель. Бывший священник казался совершенно трезвым и искренне довольным обществом Александра. После демонстрации телескопа Норленд с некоторой осведомленностью упомянул вычисления, которые Александр сделал для Гершеля. Затем они поговорили о сравнительных достоинствах рефлекторов и рефракторов и припомнили, как неустрашимый Гершель, не найдя подходящего инструмента для своих наблюдений, решил соорудить собственный, изготовив огромные — пяти футов в диаметре — металлические зеркала в подвале своего дома в Бате.
На короткое время они прервали беседу, так как лакеи внесли вино и блюда с холодными закусками — лососиной в маринаде, крохотными перепелиными яйцами и телячьим паштетом — и уставили ими столы на козлах, расположенных по краю обсерватории, чуть освещенной танцующими в жарком неподвижном воздухе язычками ламп на парапете. Потом, к великой радости Александра, ему предложили поработать с телескопом. Сначала он осторожно испробовал медный астроискатель, слишком уж превосходивший инструменты, к которым он привык. Но вскоре к нему подошла Августа де Монпелье и подбодрила его.
— Пожалуйста, мосье Мышонок, обращайтесь с ним смелее. Мы рассчитываем на вас, все мы, что вы отыщете пропавшую звезду и принесете нам славу и богатство.
Александр сначала опасался, что она снова подсмеивается над ним. Но затем уверился, что все вокруг, включая Августу, следят за ним с почти благоговейным вниманием, пока он чуть-чуть настраивал телескоп и смотрел в окуляр на красную Альфу Геркулеса и ее голубовато-зеленую спутницу пятой величины. Все такое неподвижное и такое ясное в краткие летние часы темноты, и люди позади него тоже замерли.
А потом он услышал шаги на лестнице и тихие голоса, и на крышу вышел Гай де Монпелье в сопровождении Ральфа.
Александр без всякого предупреждения сразу понял, что это Гай. Он был красив той же красотой, что и его сестра. Молча глядя на молодого француза, такого эффектного в черном бархате с водопадом белого галстука у горла, завязанного с небрежным совершенством, Александр страдальчески подумал о
