дни сомнений и раздумий художника его мастерскую посетил Николай Павлович, которому картина понравилась. Религия одушевляла псковитян во время осады города, а не Шуйский. Похвалы государя оказались для Брюллова более сокрушительными, чем замечания художников.
При дворе заговорили о картине Брюллова; вскоре художника известили о посещении его мастерской императрицы, к этому случаю Брюллов поставил перед полотном вольтеровское кресло.
Императрица приехала с многочисленной свитой. Рассказывают, Александра Федоровна пожелала, чтобы художник объяснил ей содержание картины, и осталась так довольна его речью, что повернулась к нему и протянула ему свою руку. Говорят, Брюллов не понял этого жеста императрицы, что маловероятно, а потому она, подержав несколько секунд руку на воздухе, опустила ее. Придворный растолковал художнику, что жест государыни обязывал его стать перед ней на колено и поцеловать ее руку. Вот этого-то Брюллов не мог сделать, добро бы, в Зимнем дворце, но не у себя же в мастерской, где он царь и бог. Впрочем, Брюллов заметил придворному, что это следовало сказать ему ранее, и просил оправдать его перед императрицей незнанием этикета.
С этого времени Брюллов охладел к картине 'Осада Пскова', и она осталась неоконченной. Одно дело - писать картины на библейские темы для церквей, совсем иное - историческое полотно об осаде города, на котором крестный ход заслоняет сражение. Ему не нравилось, что в исторических событиях доминируют цари, как у Карамзина, но и религия не могла выступать на первый план, вместо исторического действа. Странным образом, Брюллов попытался исполнить замысел картины Николая Павловича о взятии Казани, где молитва Ивана Грозного заменяет главное историческое событие, показанное в окне. Похвала государя отрезвила художника, но у него не хватило характера и воли вернуться к первоначальному замыслу и осуществить его. Да и замысел оказался слишком частным для грандиозного исторического полотна, как 'Последний день Помпеи'.
3
'С тех пор как я на Кавказе, - писал Лермонтов из Пятигорска в Москву А.А.Лопухину 6 сентября 1840 года, - я не получал ни от кого писем, даже из дому не имею известий. Может быть, они пропадают, потому что я не был нигде на месте, а шатался все время по горам с отрядом. У нас были каждый день дела, и одно довольно жаркое, которое продолжалось 6 часов сряду. Нас было всего 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и все время дрались штыками.
У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте - кажется, хорошо! - вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела еще пахло кровью.
Когда мы увидимся, я тебе расскажу подробности очень интересные, - только бог знает, когда мы увидимся. Я теперь вылечился почти совсем и еду с вод опять в отряд в Чечню'.
Лермонтов рассказывает о сражении 11 июля у речки Валерик, одном из самых кровопролитных, героических с обеих сторон, но, по сути, безрезультатных. В наградном списке командир отряда генерал Галафеев писал о Лермонтове: 'Во время штурма неприятельских завалов на реке Валерик имел поручение наблюдать за действиями передовой штурмовой колонны и уведомлять начальника отряда об ее успехах, что было сопряжено с величайшею для него опасностью от неприятеля, скрывавшегося в лесу за деревьями и кустами. Но офицер этот, несмотря ни на какие опасности, исполнял возложенное на него поручение с отменным мужеством и хладнокровием и с первыми рядами храбрейших ворвался в неприятельские завалы'.
По свидетельству артиллерийского офицера Мамацева, который с четырьмя пушками был оставлен в арьергарде, у Лермонтова была своя команда, она, как блуждающая комета, бродила всюду, появляясь там, где ей вздумается, в бою она искала самых опасных мест. Выйдя из леса и увидев огромный завал, Мамацев с своими орудиями быстро обогнул его с фланга и принялся засыпать гранатами. Возле него не было никакого прикрытия. Оглядевшись, он увидел, однако, Лермонтова, который, заметив опасное положение артиллерии, подоспел к нему с своими охотниками. Но едва начался штурм, как он уже бросил орудия и верхом на белом коне, ринувшись вперед, исчез за завалами. Там-то на небольшом пространстве в течение двух часов бились штыками, произошла настоящая бойня.
В этом сражении участвовали все члены 'кружка шестнадцати', съехавшиеся на Кавказе, словно бы по уговору, но, по сути, как ссыльные или полуссыльные: граф Ламберт, Фредерикс, Жерве, Александр Долгорукий, Сергей Трубецкой, Монго-Столыпин.
Сергея Трубецкого ранило в шею; был ранен и конногвардеец Глебов. О ране Сергея Трубецкого Николай I сообщает жене, но, неизвестно, с каким чувством.
С ранением одного из друзей Лермонтова несомненно связано стихотворение 'Завещание', кажется, единственное за вторую половину 1840 года:
