которой только что прикурил трубку. Из зарослей акации появился всадник, подъехал к дому и соскочил с лошади. Отблеск свечей на секунду скользнул по его лицу.
— Коротышка! Ты? — удивился повар.
— А кто же еще? — отозвался незнакомец.
Он снял седло и, не говоря ни слова, стал стреноживать лошадь. Повар сунул руки в карманы и изо всех сил запыхтел трубкой.
— Как ты разыскал меня? — спросил он наконец.
— Последние две недели все время расспрашивал про поваров. На тракте встретил бурильщиков. От них узнал про ваш лагерь. Как звать тебя, никтс не знал, ко остальное вроде сходилось.
Незнакомец вошел в кухню и уселся ка лавку у стола. Это был невзрачный жилистый человечек, на его землистого цвета морщинистом лице торчали чахлые кустики волос, а Еыцветшие глазки бегали по сторонам. По сравнению с толстым, добродушным поваром он выглядел просто наглядным пособием для изучающих хроническое несварение желудка.
— Есть хочешь? — прервал затянувшееся молчание повар.
— Так себе, — ответил Коротышка, без особенного вожделения посмотрев на миску с компотом. — Как услышал про ваш лагерь, решил времени на жратву не терять… Сразу почувствовал, что малый, о котором они говорили, это ты… Как тут насчет работы?
— Не очень, — сказал повар. — И вообще тут все скоро кончится. Ищут воду и вот — вот попадут на нее.
Темы для разговора, кажется, иссякли. Дворняга поднялась и со всех сторон весьма неодобрительно обнюхала Ко ротышку. Только теперь раздался гудок. Из?под навесов, разбросанных по склону холма, вылезли пять — шесть человек и, подтягивая штаны, направились к кухне. Повар точно преобразился. Его толстые руки и ноги мелькали с быстротой молнии. Он сновал по кухне с кофейником и жестяными кружками, разливая кофе для возвращающейся смены.
Люди входили молча, с трудом преодолевая забиравший их сон. Им было не до Коротышки. Харли, десятник, о чем-то напряженно думал и даже не обменялся с поваром обычной шуткой. Однако, когда все стали разбредаться по своим местам, толстый повар вышел из кухни вместе с десятником.
— Тут один тип работу ищет, — сказал он. — Может, у нас что?нибудь найдется?
— Что ты, шеф! — ответил Харли. — Я и так не знаю, что мне с этими?то сопляками делать. Утром новый погонщик поехал с волами и вдребезги разнес о дерево цистерну.
— Малый умеет держать топор, — не сдавался повар. — Он вполне справится с дровами для локомобиля.
— Не нравится он мне что?то, — ответил Харли. — Черт меня побери, если у него от работы когда?нибудь ломило спину.
Повар помрачнел.
— Я не хотел навязываться, — сказал он, — но он мой старый товарищ. Я думал…
Что он думал — значения не имело, так как отношение десятника сразу изменилось. Желания повара, любимца всего лагеря, почитались священными.
— Говоришь, он тебе товарищ? — пробурчал десятник. — Что ж, это меняет дело. Забудь, что я говорил. Пусть сегодня переспит у тебя, а завтра поставлю его на работу.
Он сдержал свое слово, однако новичок больших успехов не делал. Сначала ему поручили колоть дрова для локомобиля, и, как правило, уже спозаранку у него затуплялся топор. Точильный камень стоял в прохладе под навесом, рядом с наковальней, и там Коротышка принимался пространно разъяснять кузнецу, что работать без подходящего инструмента невозможно. Когда терпение кузнеца иссякало, Коротышка начинал развивать бурную деятельность и даже раздувал для него меха. Что же касается локомобиля, то заготавливать для него дрова Коротышка никак не поспевал.
К концу недели Харли был вынужден заставить его поменяться местами с подручным погонщика волов. Вода в колодцах пока что не показывалась, и для нужд лагеря и для машины ее приходилось возить в цистернах от плотины за пять километров от лагеря. Погонщик не успевал делать четыре конца в день, если ему не помогали наполнять цистерны. К тому же дорога через заросли была до того скверная, что только и жди непредвиденной задержки или несчастного случая.
Но от Коротышки никакой помощи не было. По пути он затевал с погонщиком длинные споры — о лошадях, естественной истории и способах крепления цистерн. К полудню оба становились злыми как черти и опаздывали к обеду.
Послеобеденная поездка протекала под флагом вооруженного перемирия, но Коротышка был готов в любую минуту перейти в наступление. С каждым днем становилось все жарче, терпение погонщика истощалось все больше, и он буквально доходил до истерики.
— Не будь он товарищем повару, — задыхаясь, кричал погонщик, — отведал бы он моего кнута. Клянусь богом, я готов его убить! А тарахтит как! Все равно что жестянка из?под керосина, набитая камнями. Если только что?нибудь можно сделать хорошо или плохо, он обязательно сделает плохо, а потом битый час будет ныть, что сделал, как надо. Такими только ворон кормить.
Остальные относились к нему не лучше. Присутствие его кое?как сносили только из?за его близости к повару. Коротышка был настолько ни к чему не пригоден, что все на него злились, особенно потому, что ни одной хорошей черты в нем найти не удавалось. И болтал он без толку, как попугай. К тому же внешность Коротышки производила отталкивающее впечатление. Лицо у него было такое желтое и болезненное, словно он, как сорняк, вырос в темном грязном закоулке.
Но он считался товарищем повара, и этого было достаточно. Кто мог сказать о поваре что?нибудь плохое? В это долгое жаркое лето, когда день — деньской палило солнце, накаляя жестяную крышу кухни, и у всех вконец изматывались нервы, только повар умел поддержать в лагере бодрый и здоровый дух. Природа наградила его замечательным чувством юмора, у него всегда находилась веселая шутка, чтобы вовремя остановить ссору. Ревущее пламя, у которого он жарился от зари до зари, не смогло иссушить бившее ключом добродушие, а его хрипловатый зычный голос и ловкие движения действовали как?то успокаивающе.
Потому?то стоило повару сделать попытку доказать, что в Коротышке есть много хорошего, как все соглашались с ним. Коротышка знал фокус с тремя валетами и еще другой— с ниткой и пробками; это немного помогало разогнать наступавшую после обеда скучищу, и когда он принимался демонстрировать свое искусство, в его глазах мелькало что?то человечное. Наконец, у него была удивительная память. Иногда кузнец, рослый и флегматичный детина, садился в угол, брал в руки календарь и следил по нему, правильно ли Коротышка называет, на какой день недели падает та или иная дата.
По вечерам повар с товарищем совершали небольшую прогулку до края поляны, там усаживались на бревно и сидели, глядя на заросли акации.
Разговаривать им как будто было не о чем. Видимо, если их и связывало что?нибудь в прошлом, то от этого никаких приятных воспоминаний не осталось.
Коротышка теперь рыл канаву по гребню холма на склоне, чтобы не затопило лагерь в случае, если вдруг хлынет большая вода. Эта работа еще меньше была ему по вкусу, чем колка дров или доставка воды. Единственно, что побуждало его шевелить киркой, это убеждение, что тут земля гаит в себе несметные богатства и что он вот — вот нападет на жилу.
Но когда наконец дошли до большой воды, все мелочи жизни забылись. Вода хлестала из трубы со скоростью миллиона галлонов в день, и каждый испытывал удовлетворение, что не зря они полгода надсаживались. Теперь все спешили домой. Пока агрегат перебросят на новое место, пройдет три недели, поэтому многие будут свободны. Коротышка взял расчет раньше всех и уехал до света на своей запаршивевшей лошаденке, чтобы потом везде рассказывать, как он славно поработал там, на Уоррего.
И только спустя день или два после его отъезда десятник обнаружил, что из кожаного пояса, лежавшего у него под подушкой, пропали деньги. Немного поразмыслив, он обо всем рассказал повару.
— Там было фунтов на тринадцать мелочи, — сказал он. — Ребятам негде разменивать чеки, кроме как в городке, а я люблю снабжать их мелочишкой на дорогу. Господи, ну кто мог позариться! Не помню, чтобы кто?нибудь болтался около палатки.
Повар вздохнул, вытер бритву, отложил ее в сторону, и потом тихо, почти про себя пробормотал:
