— Прохладные. Мы не особенно интересовали друг друга. Если спросишь почему — не знаю. Когда и с чего началось? Не знаю. Может, с того, что редко что-нибудь исполнялось, о чем я просил. Может, не слышали друг друга. Слушали, но не слышали. Так тоже бывает. Может, просто надоели друг другу.
Он всегда хорошо умел обосновать, почему делает другим пакости.
— И она так легко согласилась на развод?
— Не слишком.
— Ты об этом не говорил.
— Ты не спрашивала. А самому говорить об этом было не в моих интересах.
— Да, у тебя очень развито чувство ответственности.
— Ответственности у меня хоть отбавляй. Могло бы быть и поменьше, я не обиделся бы.
— Я вхожу в число твоих ответственностей?
— Входишь.
— Но сейчас тебя больше всего беспокоит предстоящий вылет?
— Еще бы, это моя работа.
— Что с этим вылетом?
— Вылет как вылет. Надо взлететь и сесть.
— Взлететь и сесть. Сколько я помню, раньше это тебя никогда не волновало.
— Меня и сейчас это не волнует. Я умею взлетать и садиться.
— А что волнует?
— Ничего.
— Значит, то, что между взлетом и посадкой. А что между ними?
— Полет.
— Очень исчерпывающий ответ. И так все объясняет, если учесть, что и полет тебя никогда не беспокоил.
— Он меня и не беспокоит. Послушай, девочка, что с тобой? Отчего ты всполошилась? У меня что, шишка на носу вскочила?
— Я не девочка!
— Да, это уже вряд ли исправишь.
— Не смей так шутить!
— Ну, какие ж тут шутки.
— Я не то имела в виду. Я не ребенок. И я имею право знать, что с тобой происходит.
— Имеешь право? Ты не рано заговорила о правах?
Первый скандал, отметил он машинально.
— Но я… если я беспокоюсь, то я хочу…
— Женщина, — мягко сказал он. — Это ты беспокоишься. Если меня когда-нибудь что-нибудь будет беспокоить, я тебе об этом обязательно сообщу.
И первая ложь, отметил он. Никогда я тебе ничего не скажу, особенно если меня что-то будет беспокоить. Он поцеловал ее.
— Договорились?
Она улыбалась, и губы ее подрагивали. Такие улыбки чаще всего кончаются слезами. Слезы так и не выкатились. Она кивнула.
— Договорились…
— Скажи-ка мне, женщина, сколько тебе лет?
У нее округлились глаза.
— Хороший способ знакомиться, — пробормотала она. — Через два месяца после того, как затащил в постель…
— Давай все-таки уточним. Это ты со мной познакомилась, а не я с тобой.
— И он еще смеет об этом напоминать! — сказала она с возмущением.
— Но это соответствует истине, — возразил он.
— Не всякая истина настолько хороша, чтоб…
— Понятно. Мне тоже дается индульгенция на отпущение грехов, или это только твоя привилегия? — Она промолчала. — Так сколько же тебе лет?
— Двадцать два года.
— Значит, я старше тебя на шестнадцать с хвостиком…
— Какое это имеет значение?
— Для меня никакого. Для тебя имеет.
— Какое?
— Разное. Хотя бы то, что тебе еще надо закончить институт.
— Я его закончу. Это предложение руки и сердца или наоборот — отставка?
— Ни то, ни другое.
Потом он проводил ее и попутно зашел в сбербанк, где сдал деньги. В графе «Завещание» он написал всего одну строку. «Любопытно, потренировался штурман стрелять или нет?» — рассеянно подумал он, возвращаясь. Но он не слишком задержался на этой мысли. Он хорошо понимал, что если до этого дойдет, то стрельба штурмана будет мало чего стоить.
6
В этот день, пожалуй, не было ни одного пассажира экспресса «Аэропорт — город», шедшего рейсом в одиннадцать сорок пять, который не обратил бы внимания на молодого человека лет двадцати пяти-шести в летной форме. Форма была безукоризненно подогнана и выглажена, кокарда, погоны, значок штурмана первого класса сверкали золотом, туфли вычищены до ослепительного блеска. Черные, вразлет, брови, нос с горбинкой, проницательные, васильковой синевы глаза, аккуратные черные усики, изящно очерченный рот, абсолютно точные и экономные движения, вежливость — все в нем казалось воплощением интеллигентности и в то же время мужественности. Не той, что давит физическим превосходством, как прессом, а спокойной, мягкой, ненавязчиво-защитительной.
При посадке в автобус он помог пожилой юркой старушке внести чемодан и устроил ее на лучшее место у окна, а сам даже не сел, не опустился — как-то мягко и точно вписался в сиденье рядом. Женщина поблагодарила его, и он сказал ей «пожалуйста» с такой доброжелательной интонацией и улыбкой, что она просто растаяла и почувствовала себя молоденькой чаровницей.
Когда же при въезде в город автобус сделал остановку и вошли еще пассажиры, на всех мест не хватило. Молодой человек тут же поднялся и четко сделал шаг в сторону, дотронулся до предплечья стоявшей в проходе девушки и уронил в поклоне голову:
— Пожалуйста, прошу вас.
Лицо его осветила такая обворожительная улыбка, что девушка засмущалась и от избытка благодарности даже сделала попытку отказаться от места, а из-за растерянности — села.
— Ка-акой кавалер! — восторженно и во всеуслышание, ничуть не смущаясь, объявила на весь автобус его предыдущая протеже, не отрывая взгляда от летчика, — ты только погляди, девонька, какой красавчик и какая вежливость! А еще говорят, что все сейчас охамели и омужичились. Не-ет, скажу я вам, омужичились, а не все, и хамом стал — да не всякий!
Она обвела автобус победительным взглядом, как если бы ее любимая собачка взяла на выставке золотой приз. Потом склонилась к девчушке:
— Правду я говорю, голубушка? Ах, будь я молоденькой, уж я бы…
От такой безаппеляционности «голубушка» вспыхнула как маков цвет и не знала, куда ей деваться, а старушка, встряхнув седыми буклями, перевела взгляд на летчика и задорно подмигнула, и тот ответил ей тем же без всякого смущения, озорно и неожиданно.
— Благодарю за комплимент, мадам!
— Вот, — гордо огляделась та. — Из хама хоть так, хоть этак не сделаешь пана, а интеллигент всегда
