заперла его в подвале, а сама ушла искать целебный калганный корень. До вечера просидел Сережка в подвале, две крынки молока выпил. И Владик, конечно, рассказал, чем занимался в гостях, как у ручья с дядькой-великаном воевали.
А незадолго до того, как вспомнить о времени и о мамином предупреждении не опоздать к обеду, всемогущий господин случай столкнул нос к носу Владика и Васяту. «Нос к носу» — не совсем точно. Васята, возвращавшийся на велосипеде со стадиона, где перед календарным матчем тренировались футболисты местной команды, увидел во дворе Владика, радостно гикнул и на полной скорости понесся к нему. Затормозил в двух метрах, несчастные шины змеями зашипели. Вот и получилось — «нос к носу».
— Здоров! — закричал Васята.
Владик такого энтузиазма не проявил, однако тоже крепко потискал руку недавнего приятеля.
Восклицания пошли, всякие ерундовские, нестоящие вопросы, а потом — и о серьезном разговор.
— Гвоздь погорел.
— Как погорел?
— Милиция замела. С ножиком, дурачок, ходил. Началась драка, а он ножик вытащил. Никого и не порезал, а раз ножик — все! Может, в колонию отправят. Он давно на учете в милиции.
— А Мишка? — спросил Владик.
— Мишка? Дурак Мишка! С приветом. Козел драный! Да я и не бываю там. Сам себе командир! — Васята оглядел двор. — Вот здесь. Слушаются. — И усмехнулся: — Дал одному команду: цветочков нарвать — исполнил.
— Каких цветочков? — Владик нахмурил брови. — На газоне дяди Леонтия?
— Неважно где. Об этом — молчок! Да, — со звоном похлопав по седлу, сказал Васята, — такое дело… три рубля нужно.
— Кому!
— Пушкину! Недогадливый какой!
— Ну и что? — Егоркиным тоном спросил Владик.
— А то, что нужно! Можешь принести?
— А я тут при чем? Я у тебя не одалживал.
— Шустряк стал! — Васята сузил глаза. — Не можешь деньгами, принеси книжки.
Странно: Владик почему-то не испытывал противного, цепенящего страха. Страха не было. А злость закипала в груди.
— Отстань от меня!
— Серьезно?
— Говорю: лучше отстань!
— Какая красивая пуговичка. — Васята ухватил пальцами белую пуговку на рубахе Владика. Потянул к себе.
Владик снизу отбил его руку. Васята со свистом выдохнул носом воздух.
— Дерешься? — Он положил на землю велик. Процедил: — Ну, держись! Я сейчас из тебя, красавчика, клоуна-комика сделаю. Сам смеяться будешь. Чичас я тебя!..
Васята замахнулся, но в ту же секунду Владик упал на колено и рванул Васькины ноги в джинсах. Отлично он это сработал. Васята, как подкошенный, грохнулся рядом с велосипедом.
Улыбка Тани
Зинаида Аркадьевна была в ужасе — Владик, ее послушный, чистенький, наглаженный Владик, явился в безобразно перепачканной рубашке, с наполовину оторванным воротом, на лбу — шишка, щека расцарапана.
После ахов и охов посыпалось: «С кем дрался? Из-за чего? Как посмел связываться!..»
На все эти вопросы и сердитые восклицания Владик (да что же с ним сделалось?) отвечал упорным молчанием, лишь только раз, потрогав на лбу шишку, разжал зубы:
— Тоже будет помнить!
Тогда Зинаида Аркадьевна накинулась на мужа:
— Вот твои методы воспитания! Полюбуйся! Как чувствовала — не надо было пускать. Чему он там научился? Погляди: волчонком смотрит! Разве такой он был? Господи, такой милый, послушный был ребенок.
Зинаида Аркадьевна от жалости к себе и черной неблагодарности мужа, сына и дочери заплакала…
Обедали молча. Потом Владик ушел в другую комнату, лег на кушетку и, рассматривая вытканный на коврике таинственный угрюмый замок, окруженный водой, деревьями и клубами облаков, думал о своей жизни. Сначала думы были мрачные, как этот средневековый замок с башенками на крыше, а после — ничего, легкие замелькали мысли, даже веселые. Крепенько приложил он Васяту. Егорка похвалил бы. Давай, говорит, три рубля! Умник какой нашелся! И в следующий раз, если пристанет, нельзя ему поддаваться. Ни за что нельзя!.. А может, и не полезет больше. Не на того напал! Вот Наташа бы удивилась. Надо ей написать. Ведь обещал сразу же написать…
Хлопнула дверь на лестницу. Владик прислушался — кто ушел? Хлопнула громко… Таня бы так не вышла. Отец? А чего ему хлопать? Или тоже рассердился? Долго мучиться этими вопросами Владику не понадобилось — открылась дверь, и в комнату вошли отец и сестра.
Виктор Викторович улыбнулся с порога и развел руками:
— Ну, воин, наделал ты шуму!
А Таня, хоть и не прошла по конкурсу в медицинский, но сразу принялась за лечение. Осмотрев припухший лоб, неуверенно сказала:
— Что-то приложить бы надо… Примочку? Или просто пятак?
— Давай пятак, — выбрал Владик. А потом потупился, замолчал и взглянул на отца. — Пап, ты не думай… я правильно подрался. Этот Васята, знаешь, как фашист. Я столько намучился от него!.. Пап, я книжки в кладовке брал. Штук пятнадцать… В общем, нету их. Теперь не вернешь. Ты не ругай меня, пап. Ладно?
Виктор Викторович снял очки, потер об рукав чистые стекла, обратился к дочери:
— Слышишь, Танюша, какие тайны раскрываются.
— Добровольное признание смягчает вину, — полушутливо сказала Таня.
— Чью вину? — Виктор Викторович снова надел очки и обрел свой обычный, серьезный адвокатский вид. Может быть, чересчур серьезный. — Права мама, — сказал он. — В этом она совершенно права: отгородился, замкнулся, ничего не вижу. Это вы, дети, должны меня простить. Нет, не надо прощать. Не то. Надо все ставить с головы на ноги. Как я мог этого не замечать?..
Виктор Викторович вышел из комнаты. Таня проводила его удивленным взглядом. Потом опустилась к брату на кушетку и вполголоса сказала:
— К Дарье Семеновне заходила. Ее невестка — закройщица в ателье мод. Меня могут взять туда на работу. Ученицей.
— А кто такая — закройщица? Что она делает? — так же полушепотом спросил Владик.
— Ну, которая кроит материал. Обмеряет, сметывает. Наверное, фасон выбирает.
— Тоже закройщицей будешь?
— Я бы, вообще, модельером хотела… Хотела! — усмехнулась и вздохнула Таня. — А что скажет мама?
— А если не говорить?
— Как же так?
— Сначала не говорить. Пока…
— Еще какие-то тайны? — появляясь в дверях, спросил Виктор Викторович.
Таня растерялась, а Владик подумал, что папе можно сказать.
— Она в ателье мод хочет работать.
