— Добро пожаловать! Я покажу вам ваши комнаты.
Я думала, французы прикалываются, когда. говорят с акцентом, но они не прикалываются, они просто являются французами. Именно поэтому, как я заметила Джас, я так их aime [64].
Класснейший Анри разрешил козырной тусе занять общую комнату! Обычно в классе нас разделяют, но тут мы все шестеро снова вместе. Й-ес! Les девушки прибыли. Комната — клевая! У меня кровать рядом с окном. Я легла на нее и сказала:
— Ах, вот какую сладкую жизнь я буду отныне вести!
Рози спросила:
— Какую? Жить в комнате с пятью женщинами? Ты что, откроешь лесбиянскую ферму?
Мне пришлось ее довольно здорово стук-путь подушкой по голове.
Джас привезла с собой фотографию, на которой они с Томом в «Морском мире», и поставила ее на столик около кровати. Эллен попыталась сунуть под подушку какую-то книжку, но я ее заметила.
— Это что? — спросила я.
— Ну… Это домашнее задание, которое я прихватила с собой.
Рози выхватила книгу и прочитала заголовок: «Черное плечо, или История страсти в южных морях».
Теперь мы знаем, что за уроки она учит: исследования по поцелуям. Книжка полуэротическая. Я перелистнула ее и нашла отрывок, который можно было прочитать всей тусе: «Он пленял женщин своим жестким гордым лицом, поджарым, хорошо натренированным телом и аурой сексуальности, дикой, как у жеребца».
Рози сказала:
— Прямо как Свен.
Джас спросила:
— Что, он как жеребец?
— Да.
— Дикий?
— Конечно!
— До какого номера по нашей шкале вы дошли с этим жеребцом?
— До восьмого.
Все взгляды в комнате устремились на ананасы Рози, надо признать, отнюдь не гигантские.
Эллен сказала:
— А… это… от этого… твои нунга-нун-ги… увеличиваются?
Рози опустила глаза на свою грудь, проступающую под футболкой:
— Мне кажется, немножко растут. Но, однако, не так, как у Джорджии.
Ой, нет. Неужели правда? Я думала, мой нунгальтер положил конец таким разговорам. Чтобы сменить тему, я спросила Эллен:
— А до какого номера ты дошла с Дейвом?
Она вся зарделась:
— Ой, ну, вы знаете, он как бы действительно хороший, с ним хорошо целоваться…
Да, случайно я знаю, что он хорошо целуется.
Рози теперь всерьез заинтересовалась:
— А он до чего-нибудь дотрагивался?
Эллен была такая красная, что чуть не лопалась от смущения:
— Да, он гладил меня по волосам…
Мы даже не потрудились занести поглаживание по волосам в нашу шкалу поцелуев. Если бы занесли, то под номером минус один.
Из окон нашей спальни видны парижские улицы и qarcon's[65] французского типа. Некоторые выглядят вполне классно, только брюки у них коротковаты. Может быть, это такой французский стиль? Я сказала: «Посмотрите. Люди носят береты, хотя они даже не ходят в школу. Разве что в школе учатся до девяноста четырех лет».
Ох, как j'aime[66] Париж! На завтрак у нас был круассан с шоколадом. Все французские дети макали круассаны в горячий шоколад. Насколько это клево? Вкуснятина!
Мы с Класснейшим Анри отправились на Эйфелеву башню. Я распевала во все горло песню собственного сочинения «Париж, Париж, ты никогда не спишь», пока Рози не заметила, что когда я замолкну, несчастный Париж наконец-то сможет заснуть.
Мы с Джас как-то откололись от остальных — в основном из-за того, что Джас окучивала меня, чтобы я сфотографировала ее с французскими голубями. Я предложила, когда снимки нам напечатают, подрисовать им полосатые футболки.
Остальные ушли вперед, а нас поджимала сзади группа французских мальчишек-школьников, лет девяти. Все время — приблизительно миллион лет, — которое мы взбирались на башню, они смотрели снизу вверх на наши юбки.
Джас это не волновало, потому что на ней были ее штаны для каникул (такие же огромные, как те повседневные, что она носит в Англии, но с оборочкой вокруг ластовицы). На мне были нормальные трусы, и я старалась подниматься, не разжимая ног, что было нелегко. Всякий раз, как я оглядывалась, я и и дел а маленьких мальчишек, которые пялились на меня, как на особо лакомую приманку.
Когда мы, наконец, оказались на вершине, Джас сказала:
— Ты сама виновата. Надо было надеть трусы попрактичнее.
Джас, fermez la bouche[67], а то я сама termer[68] тебе рот.
Мы шли по берегам Сены в лучах зимнего солнца. Повсюду играли уличные музыканты и продавали птиц. Я хотела взять с собой зяблика или каких-нибудь неразлучников, но знала: они не протянут у меня и двух минут — Ангус непременно совершит нападение на дичь среди ночи. Когда мы проходили мимо саксофониста, стоявшего в одной из арок, он прекратил играть и стал делать движения руками, как будто жонглировал. Это было необычно, так как никаких предметов у него не было. Я сказала Джас:
— Смотри-ка, у него никаких яиц нет!
Рози протянула: «Ой- э…», — и это вызвало у нас взрыв неконтролируемого смеха.
Джас заметила:
— Это он какую-то пантомиму разыгрывает.
Мим — жонглер? В конце концов, мы, к несчастью, поняли, что он изображает, будто жонглирует моими нунга-нунгами. Я первая готова признать, что у меня паранойя на почве моих ананасов, но в данном случае даже для Джас было очевидно, что перед нами извращенец. Он указал на мою грудь, похотливо осклабившись, и, облизывая губы, снова «зажонглировал». Какая мерзость!
Неужели я никогда не освобожусь от тирании своих ананасов? Я застегнула куртку как можно теснее.
Анри повел нас вечером по улице Сен-Дени и сказал:
