раз нужны подсобные рабочие…
— Опять один из ваших протеже, Ла Суре? Просеянный сквозь сито, сквозь «красное» сито?
Делегат молча пожал плечами.
— Ладно. Посмотрим… — сказал Бурвиль. — Но вашему приятелю придется немного подождать. Мне надо с вами поговорить.
Бурвиль присел на корточки, помешал кочергой в печке, подбросил угля и опустился на табурет возле чертежной доски с наваленными на нее проектами.
— Садитесь, Ла Суре.
Делегат сел на другой табурет.
— Берите сигарету, — предложил Бурвиль, придвинув к нему начатую пачку.
— Спасибо, — проговорил делегат.
Он вытащил из кармана кисет, вынул из него листик папиросной бумаги и принялся сворачивать необычайно тонкую сигарету. Бурвиль внимательно наблюдал за ним, приглаживая короткие пряди волос, падавшие на лоб. Он немного отодвинул табурет, положил ногу на ногу… На нем были короткие вельветовые штаны бурого цвета, гетры и слишком узкая куртка, надетая на толстый свитер, по — видимому, связанный женой. Волосы у начальника были рыжеватые, а кожа бледная, как у крестьянина, оторвавшегося от земли, покрытая бесчисленными веснушками.
— Послушайте, Ла Суре, в этом деле я тоже нахожусь под ударом, не меньше чем рабочие.
Делегат вынул зажигалку. Это была большая зажигалка из красной меди, и Ла Сурсу, видимо, доставляло огромное удовольствие держать ее в руках, вертеть, ласково поглаживать большим пальцем.
— Подумайте об этом хорошенько, Ла Суре.
Делегат поплевал на зажигалку и, прихватив пальцами рукав куртки, принялся начищать медную поверхность. Наконец он решился открыть зажигалку и закурил свою тощую сигарету.
— Видите ли, мсье Лашеналь, я пока что не уполномочен обсуждать этот вопрос.
Он замолчал и взглянул на свою сигарету.
— Хочу таким манером отучиться курить:' сыплешь в сигарету все меньше и меньше табаку, и она становится все тоньше. Я уж больше месяца этим занимаюсь. Скоро буду курить одну бумагу.
Ла Суре вздохнул.
— Беда только, что они все время тухнут.
Он опять зажег свою тонюсенькую сигарету и проговорил, вертя в руках зажигалку:
— Вы, верно, скажете, что, пока канителишься, зажигаешь ее, хоть не травишь себя дымом…
Бурвиль встал и принялся расхаживать по комнате.
— Кстати, этот парень ждет меня на улице, он хотел бы получить работу…
— Ладно! Согласен! — бросил Бурвиль.
— А потом, — продолжал Ла Суре, — я ведь не один, У нас два делегата. Есть еще и Баро.
— Я сейчас его вызову.
Бурвиль открыл дверь и споткнулся. Ланьель, пронзительно взвизгнув, с воем бросился прочь.
— Опять эта проклятая собака, — проворчал Бурвиль. — Теперь она уже вынюхивает у дверей! Но у меня ведь не столовая. Что, спрашивается, ей здесь нужно?
— Немного тепла, — ответил Ла Суре, шедший за ним.
Бурвиль заметил бывшего парашютиста.
— А это что за человек?
— Это тот парень… которого вы приняли на работу.
Пока начальник строительства посылал рабочего за
Баро, Ла Суре успел шепнуть парашютисту:
— Приходи завтра утром в семь часов да захвати котелок с едой.
— Есть такое дело! Золото ты, а не человек!
Ла Суре вошел обратно в кабинет. Почти тут же вернулся и Бурвиль.
Он тщательно закрыл за собою дверь.
— Брр… Стоит на минутку оставить дверь открытой — и холодище в комнате становится такой же, как на улице.
Бурвиль вынул из пачки сигарету, сунул ее в рот, наклонился над печкой, приподняв кочергой среднюю конфорку, и хотел было прикурить, но его обдало густым черным дымом. Он поспешно опустил конфорку.
— Что за чертовщина, никак не разгорается!
Он подошел к Ла Сурсу.
— У вас случайно огонька не найдется?
— А как же! Как же!
И делегат гордо потряс в воздухе своей зажигалкой.
* * *
По вечерам на станции Антони Жако уже больше не раздумывал, в какой вагон сесть. Никого не высматривал. Он прямо шел к головному вагону «для курящих», зная, что найдет там Милу. Сжатые со всех сторон толпой рабочих, усталые и мрачные, они почти не разговаривали.
Однажды вечером Милу заявил весело: «Я опять на мели, знаешь». Он слишком много времени проводил за кулисами. В Шатле за сценой такие запутанные ходы — настоящий лабиринт, и парень заплутался там. Но окончательно сгубило его карьеру «Обозрение ста миллионов» в Фоли — Бержер. Милу пришлось несколько раз доставлять туда парики, а кроме париков, на актрисах почти ничего не было. Это называется «артистические ню». А Милу всегда чувствовал, что у него артистический темперамент.
Жако вновь попробовал убедить друга, чтобы он обратился за работой на Новостройку. Уж теперь, если Милу не возьмут, он, Жако, «наделает бед, факт!» Но у Милу всегда была в запасе какая?нибудь профессия, где его поджидали новые злоключения.
— Жаль, — недовольно сказал Жако. — Хотелось бы мне посмотреть, что бы они ответили, на Новостройке. Им все равно пришлось бы тебя взять!
В голосе Жако было столько злобы, что Милу не выдержал и сказал ему об этом.
— Да, — прошептал Жако после минутного раздумья, — я становлюсь злым.
За всю дорогу они не проронили больше ни слова. На станции контролер, отбиравший билеты, то и дело дул себе на пальцы, чтобы хоть немного согреть их. Милу и Жако подхватил людской поток, устремившийся в узкую улицу Сороки — Воровки. Было темно, люди шли осторожно, стараясь не угодить в покрытую льдом канавку, и недовольный гул голосов напоминал шум реки во время половодья.
— Я все думаю, кто это тогда позвонил от Марио Мануэло. Наверно, какой?нибудь лакей. Но главное, мне хотелось бы знать, сам ли он это придумал или хозяин ему приказал…
— Может, никто ему и не приказывал, — пробурчал Жако. — Доносы теперь вошли в привычку. Если бы мы не подставляли друг другу ножку, хозяева не могли бы так измываться над нами. Честное слово, в тот день, когда мы будем держаться друг за друга, в тот день, когда мы все поднимемся, как только затронут интересы одного из нас, честное слово, в тот день…
* * *
Жако приподнял створку двери, чтобы получше ее закрыть. С удовольствием вдохнул запах овощного супа.
— Как дела, Жако?
Мать украдкой наблюдала за ним, накрывая на стол.
— Ничего.
— Я согрела тебе воды в лохани, помоешься. Чистую рубашку возьмешь в шкафу.
Он стал подниматься по лестнице, стараясь не слишком стучать своими подбитыми гвоздями ботинками, и вдруг вспомнил, что малыша уже нет дома.
— Ты ходила к Лулу в больницу?
— Да, он все еще кашляет. Его даже кладут в кислородную палатку, чтобы легче было дышать.
Мадам Эсперандье, сидя у плиты, вышивала простыню Она даже не подняла глаз от работы, когда муж заорал:
