— Хорошо. Только вот я не знаю, как же мы без перчаток будем?
— Можно самим сделать. Я знаю из чего. Пошли!
Я хотел было пойти посмотреть, но вошла мать и сказала:
— Сначала поужинай.
Сева сказал:
— Ладно, ты ешь, а я пойду и все сам подготовлю, и умчался.
Я сразу же, на радость матери, все съел и уже пил чай, когда снова, держа одну руку за спиной, прибежал Сева.
— Вот! — И он показал из-за спины кусок наискось откромсанного нового ватного одеяла. — Из этого можно?
Я оценивающе посмотрел.
— Вообще-то можно. Только где ты это взял? От своего отрезал, да?
— Да нет, — успокоил Сева. — Нашел… валялось… Пошли в другую комнату, чтобы твоя мать не увидела.
— Возьми только ножницы, иголку и нитки.
Как мы ни прикидывали, принесенного куска хватало только на три перчатки.
— Постой, я пойду еще немного отре… то есть найду! — дернулся к двери Сева.
— Не нужно, хватит. Будем тремя драться: ты две возьмешь, а я одну.
Сева обрадовался:
— Я тебя двумя знаешь как?
— Попробуй, попробуй, — ответил я и стал старательно вырезать будущие перчатки.
Шить решили одновременно две: одну я, другую Сева; но у Севы сразу же почему-то запуталась нитка, а под конец и порвалась.
— Эх ты, растяпа! А еще в школе проходил! — шипел я и снова насаживал ему (как это делают многие мальчики!) иголку на нитку. — На, и поосторожнее!
Когда все три перчатки были готовы, Сева от радости даже затопал ногами.
— У-ух ты! Здорово! — заорал он во все горло.
— Ребята, ребята! — взмолилась из другой комнаты мать. — Вы мне мешаете.
— Слышишь? — шикнул я. — Пойдем на лестницу. На лестничной площадке никого не было, только с улицы доносилось монотонное хлюпанье дождя да скрипела и стукалась о стену распахнувшаяся от ветра дверь подъезда. А окно было такое черное и страшное, что даже мурашки по спине пробежали.
Незаметно поглядев на чердак — ведь лазил же туда, никаких ног там не видел, а вот все-таки… — я сказал Севе:
— Давай сначала тебе надену, — и стал натягивать ему рукавицы; они были кособокие, неуклюжие, но нам казались самыми настоящими, боксерскими.
Затем я надел третью перчатку себе на левую руку и скомандовал:
— В стойку становись!
Сева сразу же как-то смешно растопырился, воображая, что это и есть настоящая боксерская стойка, и с уважением спросил:
— А ты так и будешь со мной одной левой, да?
— Конечно! — горделиво ответил я, хотя давно уже убедился, что только левой и можно что-нибудь сделать, а с одной правой сразу же пропадешь.
Ведь боксеры обращены друг к другу левым боком, и правая рука находится намного дальше от противника. Поэтому она совсем не приспособлена к быстрым и неожиданным ударам, а только и умеет, когда нужно, добавлять да подбородок защищать. Вадим Вадимыч объяснял, что левая рука — шпага, а правая — кинжал. Ну, а шпагой-то куда удобней и безопасней действовать.
— Так вот, — начал я солидно, вспоминая, что в этом случае говорил нам тренер, — сейчас, значит, вы… то есть мы поработаем на технику один раундик.
— Угу, — кивнул Сева. — А что такое «раундик»?
— Ну-у, это когда драться… тьфу!.. работать разрешается. Да ты не перебивай!
— Ладно.
— Так вот, один раундик. И не надо бить изо всех сил, а нужно стараться технику показывать, понял?
— Угу. Не буду изо всех сил, не бойся.
— Да я-то не боюсь. Но так полагается.
Сева устал стоять в стойке и тоскливо спросил:
— Ну, можно начинать-то?
— Можно, — кивнул я и хотел тоже встать в стойку, как вдруг почувствовал, что на меня обрушились перчатки, одна даже попала в рот, и в зубах остался клок ваты.
— Ты что, с ума сошел?! — отплевываясь, закричал я. — Да я же еще и в стойку-то не встал!
— Так ты же сам сказал — можно! — пробурчал Сева.
— Я сказал «можно» в смысле: сейчас начнем, а ты… — огрызнулся я и недобро подумал: «У-ух уж теперь я тебе за это покажу!» — изготовился, но дверь Севиной квартиры вдруг отворилась и из нее выглянула Лидка.
— Это чего вы тут стоите? — подозрительно спросила она.
Сева сразу же подскочил к ней, стал торжествующе крутить перед ее носом перчатками:
— Во, погляди! Настоящие боксерские! Сами сделали! — потом вдруг спохватился и поспешно спрятал руки за спину.
Но было уже поздно.
— А ну-ка, ну-ка, покажи! — еще подозрительнее прищурилась Лидка, храбро наступая на Севу. Потом повернулась и бросилась домой, оставив дверь открытой.
— Мама! Ма-ам! — на бегу вопила она. — Севка все мое ватное одеяло изре-еза-ал!
И тотчас же из комнаты раздалось грозно:
— Сева, иди сейчас же сюда!
Мигом оценив положение, я лихорадочно стянул с себя злополучную перчатку и сунул ее остолбеневшему приятелю. Бесшумно вскочил в нашу квартиру, тщательно запер дверь и, осторожно продохнув, с невинным видом вошел в комнату.
— Ты отчего такой возбужденный? — переставая писать и пристально вглядываясь в меня, спросила мать. — С Севой опять повздорил?
В уличную дверь сильно и грозно забухали.
Я испуганно остановил поднявшуюся с места мать:
— Не ходи, это не к нам!
— Тогда почему же ты так испугался, если не к нам? — возразила она и вышла из комнаты, а я сразу же юркнул в другую, оставив щель, чтобы подсматривать.
В следующую секунду до меня донесся писклявый голос Денежкиной.
Мать успокаивала ее:
— Да вы не волнуйтесь, не волнуйтесь, пожалуйста. Все сейчас разъяснится!
И они вошли в комнату.
За ними — Лидка.
Мать позвала строго, делая знак Денежкиной, чтобы та не торопилась:
— Геннадий, это ты сделал? — и показала перчатки.
— Да, — еще не понимая, в чем дело, еле слышно ответил я.
— А ты знал, из чего ты это шил? — еще строже спросила мать.
— Да, Сева сказал, что он нашел.
— Да как же это — нашел? Он отрезал от нового Лидиного одеяла! — закричала Денежкина. — И он мне сказал, что ты…
Мама попросила Лидку позвать Севу. И, когда он, подталкиваемый в спину, нехотя вошел, я шагнул к нему навстречу:
— Скажи, ну вот скажи при всех честно, как ты мне объяснил, где взял для перчаток одеяло! Скажи!
