значения, а работа меня устраивает, близко от дома, жизнь у меня очень размеренная, мне нужно делать только одно — ждать, жить в свое удовольствие и ждать, когда все изменится по — настоящему, я должна стараться, чтобы он был доволен, тогда не придется ждать приказов о переводе на другую должность, хотя тоже вещь возможная, в один прекрасный день появится на горизонте молоденькая девушка, и — всего хорошего, Мария Луиса, скатертью дорожка, что же, там видно будет, ну и что? — все когда?нибудь будет унесено ветром, все выйдет когда?нибудь в тираж, каким бы вечным ни казалось, все мы выйдем в тираж, и он тоже со своими высокими должностями и своим общеизвестным умением на всем нагреть руки, и через сотню лет всех нас нет как нет, как говорится, а для меня сейчас важнее всего то, что у меня в душе, о чем не подозревает никто из этих спесивых людишек с грязными мыслями, господи, узнай они вдруг, меня знобит при одной мысли, пойдут брызгать ядовитой слюной, она у них всегда наготове, был бы случай, они?то сказали бы — интрижка перезрелой особы, женщины с проседью, уже утратившей пыл юности, а правда в том, что я влюблена, влюблена, в наше время, кажется, не пристало бы даже произносить это словечко, влю — бле — на — влю — бле — на, и мне страшно, что это кончается, потому что все должно когда?нибудь кончиться, сколько я себе говорю, но это было прекрасно, так цельно, так неуязвимо, сколько ни замахивайся; я уже не могу приблизить его силою своих желаний, даже лицо его забываю, он — всего только добрая тень, нет больше ни дней отпуска, ни встреч в коридорах, ни ласк на полу, покрытом толстым шерстяным плюшем, мы встречались тайком, ночью или при ярком солнечном свете, избегая знакомых и любопытствующих, тайна, разделенная между нами двоими, в се заполняющая, ласкающая, да, он гораздо моложе меня, никому из нас календарь не был помехой, что существует, то существует, и незачем об этом думать без конца, толку не будет, лучше надеяться, я уже убедилась; если все кончится, у меня больше не будет такого долгожданного момента, ощущения, что он тут, поблизости, — целую ночь или какое?то время поутру, к вечеру; я уже не знаю толком, вспоминаю ли кого?то реально существующего, в памяти все стало плотным сгустком пережитого, какая разница, конечно же, это был он, мне остается радость осуществившегося предчувствия, дуновение, дрожь в уголках губ, и мне даже не спросить самое себя о пережитом вместе и минувшем, да я и не пытаюсь ничего объяснять себе — зачем? — теперь остался лишь пепел, стоит мне только углубиться в воспоминания, и я устаю, чего бы не дали эти недоумки, чтобы все разузнать, как потирали бы себе руки, а нас пригвоздили бы к позорному столбу, еще бы, никто не имеет права распоряжаться своими чувствами и поступками, пустоплясы, ублюдки, здесь вы такие добренькие, а сами вострите зубы на всех и вся, когда?нибудь подохнете от скуки, так и не почувствовав на своем теле щекотки, от которой хочется смеяться, горячих рук, при одной этой мысли я уже чувствую, как они бродят по моей коже; они заметят, что я улыбаюсь, скажут, как глупа, и пускай себе, и хорошо, чертов фотограф уже уставился на меня, тебе никогда не поймать этого прикосновения, скользнувшего по моему лицу, по спине, пошел ты подальше, подхалим проклятый, сбереги свою пленку, а меня оставь в покое, и ведь все дело в том, что… нет, я этого больше никогда не сделаю, он должен жить другой жизнью, мне не быть спасением, целью, решением ни в каком смысле, даже если бы он попросил, я больше не буду встречаться с ним, лучше мне сохранить это воспоминание, это ощущение тепла, пока оно не остынет с годами, не превратится в слова «а, да, помню, тот, тогда», это воспоминание настолько мое, что я не променяю его на новый опыт, это воспоминание дает мне силы держаться на ногах, побуждает двигаться, заставляет здороваться с людьми, испытывать желания, выходить и входить, слушать всех и никого, иными словами, помогает мне выжить, оно будет вечным, как в строчке Кеведо[142], а ведь все, что было, всегда было таким сиюминутным, таким нечаянно и отчаянно первозданным, нет но все здесь, внутри, ну вот, этот кретин вопрошает, почему я сейчас постучала себя по груди, таков взгляд на вещи со стороны, кому рассказать, кто из ближних мог бы понять меня сердцем, и я себе?то не умею рассказать, воспроизвести, и хотелось бы, а стоит попытаться — и я теряюсь, словно сама себя покидаю, я далеко, меня нет, отголосок мелодии, аромат, унесенный расшалившимся и пугливым ветром, мне нужно выдумывать все прожитое, выдумывать заново, заново растить, и никогда мне не совладать с глубинной пустотой, что я ощущаю на каждом шагу, при мысли о ней я и сейчас дрожу, господи, эти дураки все заметят, у меня ощущение загнанности, меня трясет, как до мгновения близости в первый раз, я так желала этого, ощущаю тяжесть его тела, его жар, его неистовое прерывистое дыханье, трогаю, считаю и пересчитываю морщинки у него на лице, трогаю спину, спутанные волосы, я во тьме той комнаты, моя рука тянется, ищет тебя, пальцы касаются твоих висков, плеч, живота, твоего неистового желания, твое лицо все дальше от меня, в каких?то облаках, нереальных, уменьшающихся, безлюдье и час от часу все сумеречнее, и я снова как слепая лицом к лицу со своей странной запоздалой молодостью, и только хочу, чтобы это не повторилось снова, не хочу, чтобы повтори лось, пусть ничто не искажает воспоминания о недолгом прикосновении твоих рук, да, конечно, еще бы, они уже подшучивают над тем, что я говорю сама с собой, они, надо думать, говорят всегда только с другими, и что говорят, господи, что говорят, ох, кому мне рассказать и зачем рассказывать, да, иногда мне уже не вспомнить ни блеска глаз его, ни отзвуков смеха, подумать только, ведь от одного звука его голоса в телефонной трубке все во мне трепетало, да, я сходила с ума, когда кончится этот обед, какая мука, я сразу убегу, даже прощаться не буду, возьму такси, приеду в обычное время, разденусь и лягу на ковре возле батареи, и, даже если я не застану его, мое тело будет ждать его, надежда и желание сольются воедино, и он придет, да, придет, я уже слышу, как звякнул ключ, слышу, как он идет на цыпочках, вот они, шаги, и пусть оживет огонь, что жил во мне в счастливые дни и помогал продержаться, когда надо было миновать темень его минутного охлаждения…
— Вам, дон Руфино, не по себе, наверное, в этом шуме-гаме, ведь тут такая штуковина, того и гляди, услышите что?нибудь против вашего брата священников. Известно издавна: всякий испанец либо носит священника в себе самом, либо ими кормится…
— Ну что вы, Тимотео! Мне здесь очень приятно. Я слушал вас просто с упоением! Чего стоит рассказ Николаса про цеппелины… А вы так занятно говорили про тесты, с таким блеском…
— Как дела на этом вашем соборе, Ватикан не помню какой, всюду только и разговору что о нем?..
— Друг мой, во имя Спасителя и стигматов его… Ватикан II, это даже дети знают…
— Да я?то, видите ли…
— Ну да, ну да, понятно…
— Слушайте, а привольное житье у священника, точно? Отслужил службу — и делай что хочешь. Да уж, да уж…
— Тимотео, друг мой, вы, по правде говоря…
— Я бы на вашем месте брал пример со священника, что был у нас в деревне, вот у кого житуха… Да уж, я?то виаю!.. Толстенный, здоровущий, затылок — во… Прямо как дуб. Бывало, посереди мессы нападет на него икота, брюхо так и ходит… Такое было впечатление, что его тянет ввысь, под купол, где, ясное дело, полно было птиц. А может, ему на охоту хотелось, верно? Да вряд ли, знаете, он только на кучи голубиного помета набрел бы, а дичь?то повыбили мы. А уж драл он, добрая душа, и за то, и за се: и за венчанье, и за крещенье, и за… Ну, сами знаете, мертвец в могилку, святой отец за бутылку, говорится в наших краях. Его звали отец Сабино, и он был мастер свиней холостить. Прямо чудотворец в этом деле. И был мастер передернуть, когда за карты садился. Надо было послушать, как он отжаривает молитвы, всегда спешил кончить, вечно его что?то ожидало, какая?то другая церемония, а то торопится на ужин либо в соседнее село на крестный ход. А во время исповеди спит себе, и снова пузо колышется, а дышит ровно — ровно. Скажу я вам… Вот у кого была жизнь… А сейчас вот; лне интересно, как вы считаете, помогли ему там, наверху, эти самые молитвы, он ведь их глотал наполовину?..
— Тимотео, вы переходите границы!..
— Простите, падре, но вы, наверное, согласитесь со мной: теперь, когда по виду вы, духовные особы, ничем не отличаетесь от всех прочих, а вы еще такой прогрессивный, выходит… Ну, значит… Это самое.
— Не продолжайте! Один бог ведает, куда вас может занести.
— Не обижайтесь, дон Руфино. Мы же, так сказать, в одном списке, верно? Ну вот…
— Да — да, в одном списке… Но согласитесь, что существуют различные уровни, определенные, скажем так, иерархии.
— Ага. Ну а как в вашей области с перспективами, надежды на повышение есть? Вам тоже нужно подавать на конкурс и маяться с тестами и все такое?..
