Я умер? Пусть. Но это не запрещает мне любить жизнь. И я буду любить! Всеми силами. Как умею. Нет, лучше и больше, чем умею!..
Последний рывок взметает в воздух клочья лент, потерявших магическую опору. Я стою посреди пустоты, окаймленной испуганными людьми, и держу на руках мальчика. Нет ни чувств, ни желаний, одна только уверенность. В том, что ребенок жив.
Тишина длится и длится, пронзительная, нерушимая, вечная. Длится, пока над моим правым плечом не пролетает довольный шепот:
— Понял? Твоя жизнь — только в твоих руках.
Да. В моих. Но если бы только МОЯ жизнь…
— А это все нам? Правда-правда?
Мальчишка, окончательно пришедший в себя и почти забывший о пережитом ужасе, ухитряется бегать вокруг нас, хотя мы шагаем очень даже быстро. Есть, куда торопиться: Дом призрения находится на другом конце города, и если лениво медлить сейчас, возвращаться придется в кромешной темноте. Вернее, темно будет на улицах в стороне от праздничного разгула, но поскольку пробираться через веселящуюся толпу очень трудно, придется прокладывать обратный путь именно по закоулкам.
— Конечно, вам! Взрослые люди сладкого не едят, — с серьезной миной заявляет демон.
Незатейливой шутки оказывается достаточно, чтобы бегун изумленно остановился и вытаращился на нас во все глаза:
— Как это?
— Мы предпочитаем другие лакомства, — подмигнул Джер, чем еще больше озадачил мальчика.
Но юный разум не любит мучаться размышлениями, и наш спутник, тряхнув рыжими вихрами, спросил:
— А можно, я пойду вперед?
— Конечно, можно.
— А вы дорогу найдете?
Демон вопросительно взглянул на меня. Пришлось ответить:
— Найдем.
— Точно найдете?
Вот ведь, настырный…
— Беги уже!
Мальчишка радостно кивнул и, не прошло и вдоха, затерялся в затейливых уличных поворотах. Джер проследил за ним взглядом и недоверчиво переспросил:
— Уверен, что не заблудимся?
Цежу сквозь зубы:
— Да.
— Но не хочешь туда идти.
Звучит утверждением, и мне почему-то становится грустно.
Да, не хочу. Ненавижу это место и воспоминания, связанные с ним. Но причина грустной боли кроется в другом. Если бы демон сомневался и спрашивал, так нет же! Просто облек ощущения в слова. Причем, мои ощущения, не свои.
И продолжать расспросы не будет. Оттого, что не любопытен? Наверное. Но мне в его молчании слышится вовсе не затаенно-отрывистое дыхание любопытства, а приглашение. К разговору? К признанию? Нет. К свободе. Словно предлагает отпустить все, что причиняет боль. Не прогнать, а распахнуть дверь и отвязать поводок.
— Почему ты такой?!
— М-м-м?
Он останавливает руку на пути к корзинке со сладостями, всученными нам тем самым лоточником. В благодарность, так сказать, за спасение невинной души ребенка и самого торговца — от обвинения в нечаянном злоумышлении. Я бы не взял, а вот демон отказываться не стал, сграбастал все предложенное. Правда, утверждал, что вовсе не для себя, а для детей из приюта. Врал?
— Ну одну-то штучку можно? Никогда не пробовал ничего подобного.
Сейчас он и сам похож на ребенка, наивного, удивленного и обиженного. Еще один лик ярмарочного болванчика? Который же по счету? Что-то я сбиваюсь… Может быть, и не стоит считать?
— А я могу тебе запретить?
— Можешь.
— И ты послушаешься?
— Да.
С ним невозможно разговаривать! Отказываюсь. Напрочь. А уж сражаться… Шальная мысль о драке почему-то сразу же сводит в моем воображении демона и Тень, но дальше постыдно сдается. Трудно представить, чем мог бы закончиться поединок двух этих чудесников, из которых один не мыслит себя без нападения, а другой в самый неожиданный момент добивается защитой того, чего никто другой не добьется даже отчаянной атакой. Они были бы вечными противниками. Достойными друг друга? Не знаю. Но зрителям было бы, на что посмотреть!
— Почему?
— Что «почему»?
— Ты сказал, что послушаешься?
— А есть ли смысл возражать? Ведь это всего лишь сладкая булочка. К тому же, я спокойно проживу и без нее, а вот кто-то из ребятишек огорчится.
Да, причем сильно. Насколько помню, семь лет назад в Доме призрения никого сладостями не баловали. Вполне возможно, сейчас что-то изменилось, но верится с трудом.
— Ты потому и хотел запретить, да? Чтобы порадовать малышей?
Ничего я не хотел! И не думал о детях. Просто… Стыдновато признаваться. Правда, он вроде не ждет признания. Но тогда только больше заслуживает такового!
— Я думал о другом. Или вовсе не думал.
Демон вздохнул, перевешивая корзинку на сгиб правой руки:
— Не нужно быть таким честным.
— По-твоему, лучше лгать?
— И лгать не нужно. Можно еще и молчать, верно? Потому что случаются минуты, когда слова только все портят.
И тут он прав. Но я не умею. Ни лгать, ни молчать.
— У меня не доброе сердце.
— И не злое. Как и у всех.
— Я не хотел обманывать и прикидываться…
— Заботливым дяденькой? Конечно. А знаешь, почему? Потому что тебе нет никакого дела ни до этих сладостей, ни до этих детей, и ты ни за что на свете не стал бы нарочно покупать корзину лашиков и тащить ее в приют. Но раз уж обстоятельства так сложились, доведешь дело до конца. Верно?
До всего-то он догадывается! Демон, одним словом. Коварный, хладнокровный, изворотливый. И охочий до сладкого, потому что его пальцы снова пытаются заползти под салфетку, на которой проступают масляные пятна.
— Не можешь удержаться?
Трясет головой:
— Не-а. Люблю сладкое, ничего не могу с собой поделать.
— Ну так ешь.
— Разрешаешь?
Не отвечаю, но он по моему лицу понимает: можно. Достает пышный шарик, осторожно сдувает сахарную пудру, принюхивается и довольно облизывается, но почему-то не торопится отправить лакомство в рот. А мгновением спустя я узнаю причину промедления. Когда лашик оказывается у меня под носом.
— Хочешь укусить?
