пяткой, и тот не успел выстрелить, хотя пытался. Потом столкнул их лбами и добивал по одному, не вслушиваясь, что они там лепетали — мол, не надо, их заставили, у них семеро по лавкам, старенькие мамы… Значит, мамы виноваты, что выросло у них такое дерьмо!
До греха он не довел, но инвалидность этим «молодцам против овец» обеспечил с гарантией. Никита прислонился на мгновение к сосне, отдышался. В лесу господствовала тишина. Только потерпевшие издавали жалобные звуки. До лесничества здесь было метров шестьсот — услышать шум драки оттуда не могли. Россохин забросил автомат на плечо, подобрал телефон с фонариком, растоптал рацию. Запнулся о тело охранника в униформе, лежащее без движений. Впрочем, оно тут лежало еще до его появления на сцене. Единственный охотник, с которым удалось справиться «овцам»…
Кстати, насчет «овец». Он осветил мужчину в брезентовой штормовке. Тот, кряхтя и выплевывая кровь, силился привстать на колени. Мужчина средних лет, во всяком случае предположительно. Чтобы убедиться в этом, следовало отмыть лицо.
— Мать пресвятая, Никита, вы просто монстр какой-то… Мне рассказывали, но я не верил… Спасибо, что подоспели, дайте руку.
— Подождите, — растерянно пробормотал Никита, помогая незнакомцу подняться. — Полагаю, вы не такой уж незнакомец. Мы никогда не сидели за одной партой?
— Боже упаси сидеть с такими за одной партой! Спасибо, Никита, вы так вовремя! Майор Коваленко Петр Емельянович, начальник отдела собственной безопасности Центрального РУВД. Мы с вами встречались, и у меня сложилось впечатление, что вы не горели желанием продолжать знакомство и пользоваться моими услугами… — мужчина отдышался, сморщился. Похоже, серьезных увечий ему не нанесли, отделался шишками и ссадинами. — Держу пари, Никита, вы подозревали, что это я вас сдал. Увы, это был не я, а Карпухин.
— Простите, Петр Емельянович, давайте об этом позднее поговорим… — голос Никиты задрожал, упругий спазм вырос в горле. Он, пошатываясь, переступал через тела. Еще одно тело в штормовке — к нему, издавая трагические звуки, устремился Коваленко, свалился на колени, перевернул. Безвольно свесилась голова, мелькнул в свете фонаря нос с горбинкой, остекленевшие глаза.
— Твою-то мать, Олежку убили… — сломавшимся голосом поведал Коваленко и всхлипнул. Потом он вскинул голову, стал кого-то отыскивать взглядом в полумраке. — Господи, Ксения, с вами все в порядке? Вы живы?
Ксения? Какая еще Ксения?! Никите стало дурно. Желчи скопился полный рот. Раскалилась голова, сердце застучало, как оркестровый барабан. Не подводило его предчувствие! Он увидел еще одно тело, лежащее ничком, довольно мелковатое, хрупкое, чтобы участвовать в драке наравне с мужчинами. Потная прорезиненная куртка в обтяжку, штаны из болоньевой ткани, кроссовки, вязаная шапочка с завязками под горлом. На поясе ремешок и пара кожаных сумок… Никита заволновался, как ни разу в жизни, фонарик вытанцовывал в руке, кислород не поступал в легкие. Он повалился на колени, стал переворачивать тело. Господи, оно зашевелилось и застонало! Руки тряслись, мужчина направил фонарик в лицо. И завыл, как умственно лишенный, когда расклеились родные глаза — он и не чаял их уже увидеть! Шевельнулись опухшие обветренные губы, и Ксюша стала судорожно ощупывать его руку…
Похоже, он потерял сознание от излишка эмоций. Или не терял, но память отшибло. Никита сжимал это щуплое тельце в объятиях, лепетал бессвязную чушь. Он был счастливейшим человеком в мире, ощупывал ее, рассматривал — не подсунули ли восковую копию? И далеко за кадром осталось беспокойство, что теперь они все трое под колпаком, через несколько часов шквал огня накроет этот лес (война, как и обед — по расписанию), и придется психовать уже не только за себя. «Но почему придется психовать? — временами успокаивал внутренний голос. — Если они каким-то образом сюда попали, значит, можно уйти точно так же!»
— Я точно не спятил? — спросил Никита, отстраняясь от мысленно похороненной женщины. — Это ты, это я, а рядом с нами еще какой-то мужик… Ты точно не умерла?
— Точно не умерла, — согласилась Ксюша, осыпая его поцелуями. — Только время провела, Никитушка… Но со мной не один был мужик, а двое. Олежку Мельникова убили, ему свернули шею… — она хлюпала носом, склонялась над мертвецом, гладила его по плечу, а Никита чувствовал себя неловко, он не знал никакого Олежку Мельникова, жалко, конечно, человека, хороший, видимо, был мужчина, согласился помочь и погиб в неравном бою, не имея должных навыков.
— У него дите восьмимесячное осталось, — мрачно сообщил Коваленко, стаскивая куцую шапчонку. — И жена такая славная, я ее еще со школы помню. Эх, судьба-злодейка, не щадит достойных. Никита, давай-ка отнесем его в овраг, камнями временно заложим, не оставлять же человека в этой гнусной компании.
— Давай, Петро, — согласился Никита. — А время придет — погребем по-человечески…
Они уходили к западным скалам, бренча добытым в бою оружием, устроили могилу на скорую руку, посидели несколько минут, потащились дальше. Коваленко прихрамывал, но ничего серьезного. Ксюша получила кулаком по лбу, что и вызвало кратковременную потерю сознания. Но и с шишкой она смотрелась великолепно. Никита не отпускал ее ни на минуту, обнимал, лез целоваться грязными губами. Она шептала, что никогда не целовалась с синяком — Никита не возражал, но добавлял, что это всего лишь синяк, который сойдет через неделю. А Коваленко за спиной бурчал, что пора им это дело прекращать, а то ему тоже хочется. Они устроились на привал недалеко от скальной гряды, опустились без сил.
— Держи, ты должен поесть… — они выкапывали из сумок какие-то припасы. Коваленко вскрывал ножом консервы, а потом этот же нож трансформировал в ложку. Никита не ел уже целую вечность. Он давился рыбными «деликатесами», хрустел высохшим хлебом, в один присест одолел банку перловой крупы с «условным» мясом, которую еще с армии ненавидел. Потом Коваленко сунул ему фляжку, он отхлебнул, и чуть глаза на лоб не полезли.
— Это что, Петро? Ты охренел!
— Чистый, чистый, не волнуйся, — добродушно бурчал майор полиции. — Коньячный спирт — обладает улучшенными вкусовыми качествами и полезен для организма в любых количествах. У наших смежников такого конфиската — полный склад. Только им мужики и спасаются.
— Давай уж и ты, — сунул Никита фляжку майору.
— Ну, давай уж и я, — не стал ломаться майор, хорошенько отхлебнул — и так и так напрягся, что создалась угроза для взрыва.
— Думаете, я откажусь? — пискнула Ксюша. Храбро поднесла горлышко ко рту, отхлебнула — и пришлось зажимать ей рот, чтобы на призывный кашель не слетелись все демоны в округе.
— Рассказывай, Никитушка, — попросила Ксюша, когда вернулось самочувствие. — Как время проводишь без меня, чего достиг? Мы не думали, признаться, что успеем, шли на удачу — вот и подфартило… Кабы не Олежка Мельников…
Ночь воспоминаний неслась, как по рельсам. Ксюша поведала, что ей повезло, когда она вынырнула из водоворота, то успела наполнить воздухом легкие. На дне была такая яма! Ее крутило, всасывало. На счастье дно реки было завалено неподъемными сучкастыми корягами — она схватилась за один сучок, дотянулась до другого. Итак, перебирая руками, сопротивляясь лихо закрученной спирали, вытягивала себя из ловушки, пока не оказалась на стремнине, и ее не поволокло вниз по течению. Когда она вынырнула, изрядно нахлебавшись, ее отнесло от особняка Козякина метров на двести. Там были люди, избивавшие Никиту, но сделать она уже ничего не могла. Самой бы выбраться. Она не помнила, как плыла к берегу, очнулась на песчаной косе под обрывом. Передохнула, ощутила себя живым человеком, потерявшим в жизни самое ценное, в том числе кроссовок. Но отчаиваться девушка не стала. В сумочке на поясе нашлись какие-то деньги — отсыревшие вместе с фальшивыми документами. К рассвету она добрела до автобусной остановки, как-то доехала до городских окраин. На местном базаре приобрела обувь, китайские тряпки, там же переоделась. Тетушка попалась сердечная, вникла в проблемы девушки, на которую «напали» и «чуть не изнасиловали», помогла приобрести дешевый сотовый телефон. Ксюша попробовала набрать пять номеров и расстроилась. Сообщники на условный сигнал не отзывались, из чего она сделала вывод (совершенно справедливый), что всех накрыли. Просто дико повезло, что Карпухин был последним, кому она собиралась звонить. Шестым оказался Коваленко, законспирированный лучше прочих и из соображений безопасности никогда не контактировавший с данной «избранной» публикой. «Не вздумай связываться с Карпухиным, —
