декларации, как бы они не внушали, что обладают большим количеством доброй воли и высоким интеллектом.
Этот новый порядок может стать самой стойкой традицией в стране, единственным средством, позволяющим избежать соблазнов и смятения ума, присущих нашему времени.
Правда о внешнеполитическом устройстве — есть правда и об общественно-экономическом, внутреннем порядке. Стоит ли детально планировать на чертежной доске основу будущего порядка, когда велика вероятность повторно зайти в тупик, в дебри концепций и доктрин с бесплодными спорами политических фанатов. Словно кто-то остался здесь, чтобы потом спокойно, с полной независимостью суждений отыскать возможный способ спасения и место, откуда может прийти помощь. Цыпленок ищет выход из яйца. Всякое возникновение новой жизни требует физического напряжения и рождения в муках. Существует отчетливая разница между уклончивой природой теоретического решения и суровой ответственностью в практическом плане. Ничего нельзя предусмотреть с помощью чистой теории. Вмешательство практики неизбежно. Так, мы платим за нашу двойственную природу, в которой дух приобретает телесные очертания, а тело превращается в духовное.
Ощущение опасности и гибели должно быть в нас. То, что мы мысленно планируем — малоэффективно. Недели и месяцы, проведенные в этом городе, изменили нас. А тот, кто не испытал этого, — понятия не имеет о расстоянии, пройденном от наших устоявшихся идей. Доктрина нигилизма, — тоже доктрина и ее не побороть одним неприятием. Нет смысла указывать на все недостатки в ней. Также бесполезно критиковать наших оппонентов, считать их бандитами. Этому может противостоять наше собственное видение альтернативного устройства, нам не укрыться, используя призывы и дюжину статей. Самым убедительным является окружающая действительность. Ростки нового обустройства должны взойти сегодня, сейчас, за время войны. И только это может войну предрешить.
Нужен подходящий момент для установления нового порядка. Появится центр, притягивающий к себе составные части этого порядка. Но это со временем. Нужно, однако, учесть, что такой великий сдвиг концепций, прав, идей гуманизма приводит людей в состояние глубокого скепсиса.
Общие фразы, красивые идеи потеряют своих доброхотов. Каждый, сохранивший здравый рассудок, почувствует, что первостепенным является — побороть хаос шаг за шагом, но не для того, чтобы разработать пяти-, двенадцати или двадцатилетний план. Возвращение (на бумаге) демократии и коллективной безопасности не удовлетворит даже тех, кто все еще слушает небылицы и верит, что счастье снова улыбнется нашему материку, если не заупрямится Великобритания.
Маневрировать между хаосом и тиранией — по-прежнему задача политики. Эта вечная гуманистическая задача следовать за порядком. В борьбе с хаосом мы бросаемся в тиранию и, выбравшись из нее, — лицом к лицу встречаемся с хаосом. Где же середина? Понятно, что каждый период должен отражать что-то, и нет более надежного средства, как избежать сразу обоих соблазнов.
Свобода и демократия сегодня пробивают себе путь наружу, из яичной оболочки доктрины. Все мы живем мыслями в прошлом, окруженные атмосферой прошлых учений, что тяжким бременем лежит на наших плечах. Мы видели войну между практикой и теорией, начавшуюся двадцать лет назад. Сегодня два любых народа найдут общий язык за исключением дюжины ученых или ученого и прагматичного политика. В будущем, как и в прошлом, грубейшие и самые невероятные ошибки будут сделаны на теоретической почве. Между трудом, стремящимся разрешить проблему практически и найти деловой подход, и усилиями, разрешающими только определенные проблемы, не будет компромисса. Прогресс, который сегодня неизбежен, и который так и не ужился с варварством, представляет собой освобождение от услуг доктринеров.
Политический нигилизм отдал должное радикализму и устаревшему революционизму. Будущее, в котором нам жить, не порвало с политическими и интеллектуальными принципами прошлого, с элементами нашей истории, и всякий новый порядок, виднеющийся на горизонте, который мы хотим постепенно распространить, может быть только длительным и должен быть совершеннее существующего и обязан сохранить значительную часть исторического и традиционного. Все новое, истинное, освободившись от предрассудков, должно принимать участие в этом длительном процессе. Нет ничего лучше, чем подключение к уже существующим звеньям элементов новизны, способных совершенствоваться. Это не вопрос о праве какой-то группы создавать элиту и не вопрос о строгой приверженности к разделу собственности. Это вопрос о том, что нужно придерживаться любого достояния, особенно интеллектуального потенциала. Большая часть ответственных лиц или общественности или на стороне утопии, или придерживается великих традиций цивилизации.
Как все сформулировать — зависит от теперешнего поворота событий. Конкретного плана действий нет. Землю, к которой мы стремимся, назовем 'организованным равновесием'. Эта задача — не более, чем автоматическая и самообуславливающаяся, но не европейский политический баланс власти. И в этом должно быть единство многообразия, должна быть такая же необходимость сохранения компромисса. Но должен быть и отказ от претензий на исключительность нации, класса, расы, веры и учения.
Наследие пилигримов
Опять эти пушки, грохот! Чья-то реакция на это оживила в памяти старую фразу, сказанную Песталоцци, великим швейцарским просветителем: 'образование — для того, чтобы обрести в себе покой'. Мы нуждаемся в иных ценностях: вместо культа нетерпимости — этическом прославлении труда. Революция нигилизма — это нетерпимость, возведенная до теории. Это — 'творческое беспокойство'. В чем мы нуждаемся, так это в творческом покое, хладнокровии, а не рассеянности. Нужно ограничить бизнес. Война имеет дело с внутренними ограничениями, а не с внешнеполитическим расточительством.
Немецкий государственный деятель и крупный ученый Вильгельм фон Гумбольдт 150 лет тому назад верил в старомодный либерализм, в сознательное ограничение государственной мощи. Сейчас важно уяснить пределы эффективности каждого политического строя. Порочность заключена в наше время в возвышении государства до абсолютной авторитарности, в убежденности в среде либералов и социалистов, что существует определенное, единственно правильное обустройство мира. Если мы попробуем создать такое обустройство, то потерпим неудачу. Не существует окончательно установившегося политического порядка.
Мы ведем религиозную войну, ту же, что и триста лет назад. Два определения гуманности противопоставляются друг другу. Во времена тридцатилетней войны существовали две идеи: с одной стороны — это принципы протестантизма, индивидуализма и территориального государства, а с другой — законы католицизма, иерархии и универсализма. Тем не менее, все это была общая основа христианства. Сегодня нет общей христианской базы, которая бы объединяла западный демократический традиционный порядок вместе с абсолютистской мировой революцией. Они взаимно исключают друг друга. Компромисс невозможен, невозможен Вестфальский мир.
Следовательно, существует опасение, что эта война может закончиться фатально. Есть и соблазн, что война эта может просто перерасти в гигантскую стычку двух имперских интересов: борьбу между правительством, насаждающим власть, и подъемом, уничтожающим всякую безопасность. Но не только пропаганда нигилизма запутывает проблемы в такой интерпретации и сковывает волю к сопротивлению. Везде существуют реалии. Кого-то не удовлетворяют красивые фразы и утопические теории, которые
