'Господа, — сказал нам Гитлер после того, как все желающие были представлены ему и смогли 'взглянуть ему в глаза', — вы взяли на себя чрезвычайно важную задачу. Сегодня ваш долг — не просто заботиться о немецкой диаспоре. Вы должны превратить ее в боевой отряд. В ваши задачи не входит отстаивать парламентские права и ограниченные свободы зарубежных немцев. В дальнейшем эти права и свободы скорее станут для нас обузой, чем поддержкой. Исходя из этого, вам следует не своевольничать, руководствуясь своими благими намерениями, а ждать команды, которая прозвучит из-за вашей спины. Сверху виднее: то, что кажется вам полезным, на самом деле может оказаться вредным. Таким образом, я требую от вас слепого повиновения. Не вам решать, что вам делать на своем участке. Но я не всегда смогу подробно рассказать вам о том, что я намереваюсь делать. Ваше повиновение должно проистекать из доверия ко мне. Поэтому я не могу использовать для нашего дела тех, кто слишком долго занимался парламентской деятельностью. Они износились. Они пытаются выполнять свои задачи привычным для них способом. Теперь они нам просто не нужны. Если они не уступят места по доброй воле, то с ними придется бороться — любыми средствами. Организациям немецкой диаспоры уже не нужно ни обсуждать, ни согласовывать свою политику — она определяется здесь, мною или моим заместителем Гессом.
Находясь на переднем крае нашей национальной борьбы, вы являетесь форпостами Германии и даете возможность совершенствовать наше движение и проводить наши боевые операции. На вас возложена роль, которую старшие из вас хорошо помнят по военному времени. Вы — в 'секрете'. Вы подготавливаете проведение некоторых акций, находясь далеко впереди линии фронта. Каждый из вас должен маскировать собственную подготовку к атаке. Считайте, что ваша война уже началась. Вы живете по законам военного времени. Сегодня вы — важнейшая часть немецкого народа. Вся нация, включая и меня лично, никогда не забудет тех жертв, которые вы принесете ради грядущего Рейха'.
Гитлер отлично понимал, о чем думает сейчас большинство молодых людей. Они сияли от воодушевления и впоследствии называли эту гитлеровскую речь событием, определившим всю их дальнейшую жизнь. Затем Гитлер перешел к вопросам тактики. Он сказал, что его ничуть не тревожит борьба между фракциями и группировками. Партия выросла не только во внешней, но и во внутренней борьбе. Глупо осуждать это соперничество. Где есть жизнь — там всегда идет борьба. Гитлер заявил, что считает нежелательным постоянно протежировать одну и ту же фракцию. Должны существовать различия, должна существовать напряженность. Кроме всего прочего, это помогает ввести в заблуждение соответствующие органы и убрать на задний план истинные цели движения. Целесообразно иметь в каждой стране по меньшей мере две немецких фракции.
'Одна из них должна все время призывать к соблюдению законности. Ее дело — общественные и экономические связи. Другая фракция пусть будет радикально-революционной. Вам следует осознать, что мне и моим службам придется зачастую жертвовать вами. Кроме того, у вас не должно остаться ни малейшего сомнения в том, что я не делаю различия между германскими немцами и немцами, имеющими иностранное подданство. И ваша главная задача заключается в том, чтобы воспитать во всех немцах, независимо от их государственной принадлежности, одно убеждение: признательность нации превыше всякой лояльности по отношению к чужому государству. Только таким образом вы сможете выполнить те трудные задачи, которые я ставлю перед вами. Мне все равно, каковы будут средства, которыми вы станете приучать своих товарищей к новой дисциплине. Пусть эти средства не всегда будут добрыми. Для меня главное — чтобы они были эффективными. И пусть тот, кто осмелится вам перечить, знает, что ему нечего больше ждать от Германии, что он навеки потерян для своей родины. И в свое время он получит по заслугам, как предатель нации'.
В заключение своей речи Гитлер сказал: 'Господа, от вас зависит, достигнем ли мы своих целей относительно легким путем и обойдемся ли мы без кровопролития. Вам предстоит подготовить почву. На востоке и на юго-востоке Германия намерена распространить свою власть далеко за установленные границы. Но и на тех, кто живет за морями, мы возлагаем те же самые обязанности. Забудьте все, чему вас учили раньше. Мы не хотим равноправия с другими нациями, мы хотим господства. Мы не занимаемся защитой национальных меньшинств и прочими выморочными выдумками бесплодных демократов. Если Германия будет великой и победоносной, никто не решится косо смотреть на немцев, где бы они ни находились. Ваш долг — завоевать Германии эту господствующую роль во всемирном масштабе. Тогда и вы станете господами, безо всяких параграфов и пактов. Следующей вашей задачей будет опекать эти порабощенные страны от имени всего немецкого народа. Я поручу вам править странами и народами, которые сегодня угнетают и преследуют вас. Раздробленность и многовековое бессилие немецкого государства вынуждали миллионы лучших сынов немецкого народа нести свою культуру иным народам; это было нашей бедой, но теперь мы гордимся этим. Как евреи, рассеянные по лицу земли, сумели затем воцариться повсюду и до сих пор правят всем миром — так и мы, воистину избранный народ, рассеянный ныне палицу земному, станем повелевать повсюду, станем хозяевами Земли!'
Это было напряженное время. Приближалось 30-е июня, Варфоломеевская ночь немецкого народа. Вскоре после описываемых событий я, возмущенный бессмысленностью и преступностью услышанного, использовал свою встречу с одним знакомым, отправлявшимся за границу в качестве официального представителя Рейха, чтобы побеседовать с ним о последствиях подобной политики. Мы несколько часов прогуливались по Тиргартену, обсуждая средства, которые позволили бы немецкому народу избежать подобной авантюры.
Прошло немного времени, и я попал под подозрение партийного руководства. Мне позвонил адъютант из бюро Гесса и в резкой форме предупредил меня, чтобы я больше не занимался проблемами зарубежных немцев, в особенности польских. Вскоре после этого, нарушив тайну переписки, в партийные органы передали поздравительную телеграмму, которую я отправил бывшему канцлеру фон Папену по случаю его знаменитой Марбургской речи. Речи, которая казалась манифестом антигитлеровской революции, которая вызвала вздох облегчения у всех, кто видел, куда ведет нас Гитлер. В то время Папен еще был нашей надеждой. Впрочем, я еще вернусь к этой теме.
Впоследствии я имел случай еще раз высказаться о проблеме зарубежных немцев. Это было незадолго до моего выхода из партии, осенью того же года. Собрание представителей немецкой диаспоры, завершив свою работу, отправилось на экскурсию в Данциг. Многие из них посетили меня. Мне пришлось выступить перед ними с речью. В ней я прямо отверг заявление Гитлера о том, что вне Германии возможен только особый национал-социализм, приспособленный к положению зарубежных немцев. Я говорил о надежде на 'очищение' национал-социализма. И меня услышали.
Берлинское руководство тут же занесло меня в черный список. Даже самые старые и заслуженные представители немецкой диаспоры капитулировали перед Гитлером. Теперь они соревновались с молодыми за звание особо прилежных национал-социалистов.
Впрочем, мне еще один раз довелось ходатайствовать за зарубежных немцев — по крайней мере, за восточно-европейских. Это случилось, когда я возвратился из Женевы, где Бек, польский министр иностранных дел, публично объявил договор о защите немецкого национального меньшинства ошибкой, которая дорого обошлась Польше. Ибо никто иной как Клемансо писал Падеревскому, первому президенту Польши, будто закон о защите меньшинств — неотъемлемая часть мирного договора и основная предпосылка восстановления Польши в ее новых границах. В то время я беседовал с фон Нейратом, министром иностранных дел Германии. Я указал на то, что события приобретают опасный оборот. Они развиваются в очень невыгодном для нас направлении. Они отбрасывают нас назад. Нейрат, знавший все это лучше меня, тем не менее, не согласился со мной. Беседа с Нейратом показала мне, что он считает целесообразным отложить в сторону все устаревшие правовые нормы и соглашения, чтобы подготовиться к решающей схватке за власть. Он сказал, что все эти договоры не дают немецким меньшинствам никаких реальных прав. Он сам, всего лишь дважды побеседовав с Беком, добился для немцев большего, чем мог добиться за все время своей работы в Совете Лиги Наций. Я возразил, что мне все еще представляется ценным формирование новой правовой основы германско-польских отношений, пусть такой путь и не чреват немедленными успехами. Я спросил, не собирается ли Германия возвращаться в Лигу Наций, и если да, то как скоро. ' Ну, этого дня еще ждать и ждать', — рассмеялся Нейрат.
