заключить любой пакт, лишь бы это позволило Германии иметь четырехсоттысячные или хотя бы трехсоттысячные вооруженные силы. Если бы это удалось, он разом избавился бы от всех проблем и мог бы в открытую заняться формированием кадрового состава новой армии, а потом, используя какое-нибудь благоприятное политическое обстоятельство, сделать следующий шаг.
Я понял, что он рассматривает пакт об ограничении вооружений Германии как временную меру, способную принести облегчение ему и вооруженным силам, и вовсе не намерен соблюдать его постоянно. Гитлер вспомнил о трудностях, связанных с тайным характером процесса вооружения и его быстрыми темпами. Он полагал, что это непременно нанесет ущерб качеству процесса. Он бы с удовольствием приостановил сейчас этот процесс. У него даже сложилось впечатление, что эта задача просто выше понимания некоторых генералов, ответственных за ее решение, и он опасается катастрофы, которая может произойти, если сейчас, во время перехода от кадровых подразделений рейхсвера к общенародным вооруженным силам, вдруг возникнет необходимость защищать Германию с оружием в руках. У него были другие планы, позволявшие Германии сперва организовать народную армию, а затем, под ее защитой, спокойно приступить к постепенному внедрению и улучшению технической оснащенности. Однако он вынужден прислушиваться к мнению генералов и 'старика' (Гинденбурга), который настойчиво держится за свой пост главнокомандующего, считая себя единственной компетентной инстанцией, достойной принимать решения.
Я спросил, входит ли в планы Гитлера общее вооружение СА и СС, или он уже окончательно отказался от этого.
'Таких планов у меня больше нет, — ответил Гитлер. — Сейчас уже недостаточно одних проявлений воодушевления и благонамеренности. Создание и вооружение большой армии — вот моя самая первая и самая трудная задача. Штурмовики разочаровались во мне. Они осыпают меня упреками, которые я считаю необоснованными. Я спрашивал их: а как это себе представляете вы? Вы полагаете, я должен допустить, чтобы в Германии существовало две независимых друг от друга армии?
Можно формировать армию, исходя из принципа призывных возрастов. Если мы пойдем по этому пути, мы лишимся свободы действий. Еще можно делать это на основе вербовки или набора добровольцев. Мои соратники по партии понимают, что такой порядок, удовлетворяющий, быть может, каких-нибудь англичан, ни в коей мере не пригоден для нас. Что же мне делать, чтобы объединить оба принципа? Разрешить партийцам служить добровольно и обязать тех, кого раньше называли капитулянтами, нести особо длительную службу? Может быть, я должен создать из штурмовиков особую военную элиту или отряды самообороны? В таком случае, у нашей регулярной армии просто не останется резерва, и возникнет нездоровая ситуация. Нет, доводы штурмовиков меня не убеждают. Я намерен и впредь придерживаться обещаний, данных мною армии и Гинденбургу'.
Немного помолчав, Гитлер добавил: 'Время народных армий еще не прошло. Германия должна снова ввести всеобщую воинскую обязанность и как можно скорее превратить возрастные категории, не прошедшие военную службу, в боевой резерв. Конечно, значение военной техники возрастает, и определенную часть вооруженных сил будут составлять профессиональные солдаты-сверхсрочники. Но подбирать этих солдат я буду не по революционной сознательности или партийной принадлежности, а по профессиональной пригодности. Не могу же я, в самом деле, всерьез считать, будто эти кривоногие штурмовики могут стать исходным сырьем для будущей военной элиты! Они никуда не годятся, даже если исключить из их числа всех резервистов'.
В его словах легко было услышать отзвук аргументов руководства рейхсвера, всячески сопротивлявшегося притязаниям Рема.
'Революционная сознательность, — продолжал Гитлер. — Она не сходит с языка у некоторых членов партии, как будто они арендовали ее в бессрочное пользование — и она действительно является решающим фактором, значение которого трудно переоценить. Нельзя все время придерживаться довоенных традиций. Следует сознательно создавать нечто радикально новое. Если армейское командование и впредь будет искусственно ограждать себя от национал-социалистического духа — я этого не потерплю. И настанет день, когда я доберусь до них. Но сперва нужно выполнить все технические работы. Их нельзя осложнять'.
Гитлер заговорил о себе. 'Не надо быть такими нетерпеливыми. У меня есть все основания для нетерпения. Но я подавляю свои чувства. 'Легко вам петь, меня смущать', — неосознанно процитировал он слова Ганса Закса из пятого действия 'Нюрнбергских мейстерзингеров'. Затем он снова сбился на рассуждения о величии своей задачи. Он заявил, будто дело вовсе не в том, чтобы просто создать гигантскую армию и произвести соответствующее количество оружия. Все решает дух, единый дух, которым проникнется командование войск. Все останется незавершенным и вскоре развалится, если нам не удастся привить новым вооруженным силам новый, революционный дух. Здесь не может быть никаких возражений. Гитлер заявил, что скорей будет иметь дело с армией недовооруженной, чем с вооруженной по последнему слову техники, но лишенной души и боевого духа.
'Но, — продолжил он, — я буду добиваться того, что считаю необходимым, медленно и целеустремленно, продвигаясь мелкими шажками. Посмотрим, у кого крепче воля, и у кого больше терпения — у меня или у генералов. Моя цель — создать высокопрофессиональный и специально обученный корпус, будущую ударную армию, состоящую исключительно из заслуженных партийцев, и укоренить это национал- социалистическое ядро в теле вооруженных сил. Все прочие военнообязанные постепенно образуют подразделения второго класса и станут чем-то вроде хорошо обученных отрядов самообороны; их основной задачей будет защита отечества. Путь к такой армии тяжел и длителен. Я должен пройти его до конца, ибо не мы одни формируем сейчас вооруженные силы. Но я никогда не оставлю попыток внедрить армию в плоть национал-социалистического государства и, наряду с партией, сделать ее одной из самых прочных опор движения'.
Гитлер не всегда говорил об армии так уверенно и сдержанно. Три месяца спустя, вращаясь в узких кругах партийного руководства в Берлине, я услышал, как он призывает создать чисто национал- социалистическую профессиональную армию. Он заявлял, будто без такой армии национал-социалисты рискуют рано или поздно подвергнуться вытеснению со стороны реакционеров. Эти высказывания полностью противоречили тому, что я недавно слышал от Гитлера. Теперь он говорил нечто вроде того, что новую армию следует строить исключительно из национал-социалистических элементов. Что сейчас, в ходе подготовки всеобщей воинской обязанности, следует оказать решительное сопротивление попыткам реакции присвоить себе вооруженные силы и, тем самым, установить в Германии свою власть. Что общий план реакции уже очевиден: они хотят с помощью всеобщей воинской обязанности вынудить партию распустить СА и СС. После этого беззащитная партия будет отдана на милость генералов.
Если эти слова действительно были отражением мыслей Гитлера, то в них отчетливо прослеживалось влияние людей из окружения Рема и опасное обострение внутреннего положения. Гитлера 'накачивали', ему не давали расслабиться. Некоторое время спустя я снова посетил Гитлера; у него было мало времени, и мне пришлось слушать его в компании нескольких рейхсфюреров. Гитлер все говорил и говорил, хотя уже не один раз собирался закончить. Шауб, его секретарь, давно стоял рядом с ним. Гитлер энергично заявлял: 'Что за безумие — полагать, будто революционные войны можно вести реакционной армией!' Было очевидно, что он перехватил недавние возражения собственных приближенных и стал провозглашать их в радикальной форме — примитивный трюк, которым он пользовался с особым удовольствием, чтобы избавиться от особо навязчивых упреков. 'Я не дам своего согласия на введение всеобщей воинской обязанности. На современной стадии развития немецкий народ не в состоянии исполнить эту обязанность, не нанося ущерба делу национал-социалистического строительства'. Он добавил, что вооружать Германию без предварительного национал-социалистического воспитания — просто преступно. Следует сначала создать профессиональную армию, которая будет состоять исключительно из членов партии. И если ему скажут, что эти партийцы едва ли хорошо обучены, он возразит: революционный энтузиазм — стопроцентная замена мертвой армейской муштре.
Он ведет нас к гибели
Что же случилось? Почему Гитлеру пришлось повторять слова радикальных партийцев? Ответ очень прост: заметно обострился кризис. Неизбежно требовалось радикальное решение. Но чего же хотел Гитлер? Неужели он не мог повлиять на ход событий и не был тем, за кого себя выдавал? Неужели его способности
