останемся навечно.
Сегодня я еще не могу сказать вам, что именно я имею в виду. Но поймите одно: социализм в нашем представлении — это не благосостояние отдельно взятой личности, а величие и будущее всего народа. Это героический социализм. Это союз братьев по оружию: ни у кого нет никакой собственности, все общее.
Но сейчас я прежде всего наведу порядок.
Наша первая задача — вооружаться и готовиться к неизбежной войне. Наша вторая задача — создать наилучшие социальные и экономические предпосылки для нашей боевой готовности. С настоящего времени германский порядок — это порядок единого военного лагеря. Сейчас нам уже нельзя думать о себе и своих житейских потребностях'.
'Что же касается штурмовиков, — добавил он, — то им придется пройти очищение огнем. Но настанет день, когда я полностью реабилитирую их и воздам им высшую честь. Ибо — (здесь в голосе его, должно быть, слышалось рыдание), — они тоже погибли ради величия нашего движения. Их намерения были благими, но они оказались чересчур своевольными. Поэтому они неизбежно должны были ошибиться и понести наказание, которое предстоит каждому, кто не умеет повиноваться'.
13. НОВЫЙ ПОРЯДОК И НОВАЯ ЭКОНОМИКА
Гитлер только говорил о 'едином военном лагере' — на самом деле он представлял себе социально- экономическое устройство немецкого народа совсем иначе. А может, он и вовсе не имел о нем никакого представления? Однако он задействовал своих специалистов по социальным программам, и брошюры, которые инженер Федор объявил соответствующими партийной линии, представляя экономическую программу национал-социалистов как шаг навстречу 'сословной структуре'. Вскоре после прихода Гитлера к власти начались дичайшие эксперименты по 'упорядочению' экономики. Многообещающий лозунг: 'Общая выгода превыше личной', по мнению некоторых, должен был привести к созданию принципиально нового экономического устройства, в котором будет полностью исключена персональная заинтересованность частных лиц. Другие полагали, что следует ввести централизованное государственное руководство экономикой и сделать так, чтобы все имели одинаковую заинтересованность в решении основных экономических задач — не ради своей личной выгоды, а во имя удовлетворения потребностей Государства и Народа.
Но эти планы было легче обсуждать, чем претворять в жизнь. Никто не знал, о чем на самом деле шла речь. О корпоративном государстве? О тотальном экономическом планировании? О государственном социализме? Сверху рекомендовали одно: прежде всего действуйте, проявляйте активность — ясное видение цели наступит само собой. Таким образом, повсюду начался настоящий бум бестолкового организаторства. В чувствительный и сложный механизм немецкой экономики полезли варвары, и весь порядок покатился кувырком. 'Как бы нам не пришлось демонтировать всю эту 'сословную структуру, — говорили в те дни. 'Организаторская лихорадка' поставила страну на грань мятежа.
В сельском хозяйстве все шло еще относительно легко. Здесь сохранялись некоторые остатки свободного рынка, и поэтому 'кормильцы Рейха' смогли в известной степени воплотить в жизнь идеи корпоративного устройства. Но подходить с теми же мерками к торговле, ремеслам, промышленности — значило вечно натыкаться на непреодолимые трудности. Потому что никто не знал, чего же он хочет на самом деле. Что такое 'отраслевое хозяйство'? Мы пытались разобраться с этими пустыми, необдуманными лозунгами, однако стоило лишь прикоснуться к ним — и они тут же рассыпались в прах.
Но были и другие люди, хитрые и весьма реалистически мыслящие, которые во время тотальной перестройки создали аппарат, обеспечивавший им значительное влияние на экономику. Они превратили 'сословную структуру' в орудие для овладения хозяйством страны. Эти люди говорили: не годится, чтобы экономика и впредь могла самостоятельно удовлетворять свои потребности и саморегулироваться. Такая экономика будет все больше и больше подменять собой государственный аппарат, пока наконец сама не займет его место. Если в этом и заключается смысл корпоративного государства — то национал-социализм не имеете ним ничего общего. Нет, не восстановление хозяйства, а овладение хозяйством, порабощение экономики национал-социалистической партией — вот в чем заключалась цель этих людей, не признававших никаких экономических законов и наивно полагавших, будто экономику удастся без потерь подчинить выдуманным правилам, противоречащим реальному положению вещей. Эти люди видели в 'сословной структуре' всего лишь орудие собственной власти. И то, что они создавали, было аппаратом насилия над экономикой.
Никто не сомневался, что массовая безработица непременно требовала государственного вмешательства в экономику. Но повышало ли это вмешательство производительность труда или оно просто было временной мерой? И если в планы организаций, государственных учреждений и самой партии не входило ни достижение внутреннего экономического равновесия между отраслями, ни даже обычное повышение эффективности хозяйства — то что же тогда ожидало саму экономику?
Таковы были вопросы, не дававшие нам покоя. Наш Данциг представлял из себя небольшую и вполне обозримую территорию; здесь тоже следовало смело взяться за организацию нового порядка. Мне казалось возможным применить здесь определенную современную форму протекционизма, чтобы облегчить затруднительную ситуацию, возникшую в наших экономических отношениях с Польшей. Впрочем, я вполне допускал мысли и о корпоративном государстве, и об определенной разновидности неомеркантилизма. Форстер, гауляйтер Данцига, напротив, имел лишь честолюбивое стремление первым завершить 'сословную структуру', чтобы затем 'блеснуть' перед Гитлером. Он пригласил к нам молодого человека, который занимался этим вопросом в партийных органах — именно этот человек сочинил пресловутую пропагандистскую брошюру о 'сословной структуре'. Молодой человек и еще шестеро его соратников прибыли в Данциг, дабы заложить краеугольный камень в основание того дела, которому они намеревались посвятить всю свою жизнь.
Однако очень скоро выяснилось, что Данциг — место, наименее пригодное для экономических экспериментов.
Что в портовом городе с международным грузооборотом, где к тому же нет собственной таможни, можно предпринимать любые экономические вольности — но ни в косм случае нельзя усложнять хозяйственную жизнь разными произвольными предписаниями. Они приводят лишь к тому, что грузооборот перемещается в более удобные порты. Исходя из этого, я понял, что самое лучшее в данной ситуации — отложить всю 'сословную структуру' куда-нибудь в сторонку.
Это стало поводом для моего первого конфликта с партией, тем более, что во всех ее планах да и в самом общем проекте новых экономических отношений говорилось только об одном: экономика должна подчиниться распоряжениям партии. Я едва ли мог принять этот лозунг как руководство к действию. В рейхсканцелярию стали поступать жалобы. Меня вызвал Гесс, заместитель Гитлера. Немногословно (хотя в этом немногословии не таилось никакого глубокомыслия — лишь беспомощность и нерешительность весьма недалекого субъекта) побеседовав со мной, он не нашел ничего лучшего, как слегка пожурить меня. Вскоре мне пришлось беседовать и с самим Гитлером.
'Ну что у вас там?', — спросил он. Когда я изложил ему свои мысли о пресловутом способе ведения хозяйства, он был поражен. Он сказал, что и в мыслях не имел благословлять все это безобразие. Неужели
