Форстер не знает, что Гитлер уже давно отменил 'сословное строительство'? Я ответил, что, если бы нам это было известно, мы избежали бы многих лишних трудов и ненужных конфликтов. Гитлер тут же принялся, по своему обыкновению, оправдывать вынесенное решение, а затем 'в общих чертах' приплел сюда свои социалистические идеи, которые тогда все время вертелись у него на языке.
'Вы считаете, следует вообще прекратить заниматься корпоративным устройством?' — спросил я.
'Я пока еще не могу себе представить, что обозначает это слово, — ответил Гитлер. — И я уверен, что вы тоже это вряд ли себе представляете. Муссолини уже много лет трудится над воплощением в жизнь своего так называемого нового экономического порядка. Но он не продвинулся ни на шаг. То есть: самого существенного, самого основного, того, что увенчает его творение, замкового кирпича, который закрепит свод, он так и не нашел. И вот что я вам скажу. В таких делах нельзя насиловать природу. Нельзя ничего конструировать. Вы меня понимаете? Все эти вещи должны расти сами по себе, снизу вверх. Если вы будете собирать их по схеме, сверху вниз, то у вас выйдет лишь бумажная модель, и никто никогда не вдохнет в нее жизнь. Вы можете представить себе, как творит художник? И государственный деятель должен позволить созреть даже своему замыслу, не говоря уже о движущих силах нации. Он может будоражить всех, он может вести эти силы за собой и управлять ими, он даже может остановить всех, если увидит, что настоящих сил еще нет. Но он не может вызвать эти силы искусственно. Нет ничего ошибочнее, чем навязывать незрелым нациям что- либо сверху — даже если наверху все очень хорошо обдумали. Искусственно можно вызвать лишь творческое беспокойство, которое вечно держит художника в напряжении, которое следует всячески возбуждать и поддерживать. Нельзя позволить ему угаснуть'.
'Значит, 'сословная структура' или корпоративное государство, или что-то в этом роде еще не созрело для того, чтобы воплотиться в жизнь? — спросил я. — Но что же делать? Ведь нынешний хаос не может продолжаться бесконечно!'
'Размышления здесь не помогут, — заявил Гитлер. — Вы можете из кожи вон вылезать, но если дело не созрело, у вас ничего не выйдет. Я знаю это как художник. И я знаю это как государственный деятель. Поэтому единственно верный путь — иметь терпение, откладывать, вновь вытаскивать на свет — и снова откладывать. Эта работа идет в подсознании. Что-то созревает, что-то вянет. Когда у меня нет непоколебимой внутренней уверенности в том, что решение истинно — многим может показаться, что я вовсе ничего не делаю. Даже если вся партия стоит у меня над душой и кричит: 'Действуй!' Я ничего не делаю, я выжидаю. Должно случиться еще кое-что. И вот, наконец, я слышу Голос и понимаю: все в порядке, настало время действовать. Так же ведут себя мои лучшие соратники по партии, да и весь народ. Если они чего-нибудь не понимают, они откладывают это в сторону. Потом они пытаются еще раз, снова и снова. И, наконец, момент настал. Они берутся за дело и выполняют его так уверенно, как будто никогда и не помышляли ни о чем ином. Конечно, мне приходится заставлять партию все время помнить о задуманном. Мне приходится экспериментальным путем выяснять, насколько созрел мой замысел и тот ли это замысел, который продвинет нас вперед. Я никогда не действую по рецептам. Конечно, прежде чем что-нибудь предпринять, я стараюсь убедиться насколько это выполнимо. Я подбираю партийные кадры для выполнения данной задачи. Хорошо, если они справляются с ней, если они на своем месте — иначе приходится искать новых людей. Но если я не нахожу никого, то это знак, что время для выполнения задачи еще не созрело. Существует абсолютная закономерная связь между задачами и людьми, которые их выполняют. Если людей нет, то проблема не созрела, время еще не пришло. И эти 'сильные люди' не явятся, сколько их не зови. Но если время пришло, то приходят и люди. Я не могу воплощать мои идеи в жизнь, если нет подходящих людей. Но за последние месяцы я еще не убедился, что есть люди, способные придать нужную форму идеям 'сословной структуры'. Хорошо, отложим эту задачу и вытащим ее на свет в другой раз'.
Я заметил, что, по-моему, как раз созрело время для того, чтобы попытаться найти что-то среднее между свободной экономикой либералов и тотальным экономическим руководством большевиков.
'А разве такое возможно? — спросил Гитлер. — Пускай разные схемы не вводят нас в заблуждение. Сегодня я уже вижу, что понимаю во всех этих вещах гораздо меньше, чем представлял два года назад.'
Я возразил ему, что нынешняя организационная самодеятельность, очевидно, гораздо меньше способна прояснить дело, чем серьезные теоретические выкладки прежних времен.
'А вы подумали о том, что моих людей надо чем-нибудь занять? — рассердился Гитлер. — Они хотят мне помочь. Они полны пламенного энтузиазма. Должен же я им что-то предложить! Пусть попробуют что- нибудь сделать. В конце концов, эта 'сословная структура' — не такая уж важная штука, чтобы они могли там серьезно напортить. И в конце концов, из их трудов непременно выйдет что-нибудь полезное'.
Неужели все сказанные до сих пор слова были пустой болтовней, необходимой, чтобы скрыть, что экономический эксперимент — это вовсе не средство найти новое хозяйственное устройство для Германии, а просто игрушка для партийных масс, отвлекающая их от более серьезных вещей? Конечно же, нет. Мотивы, которыми Гитлер руководствовался в своей политике и в своих решениях, всегда комплексны. Очевидно, отвлекающий эффект был одной из основных причин реорганизации экономики. Но было бы неверно учитывать ТОЛЬКО эту причину. Память Гитлера имеет одну особенность: она сохраняет лишь тс причины, которые впоследствии помогут ему оправдаться.
Впрочем, Гитлер не рассматривал подробно никаких вопросов, за исключением тех, что касались внешней политики и вооруженных сил. Он совершенно равнодушно относился к тому, что называется 'детальной проработкой материала9*. Он сердился, когда к нему приходили с проблемами, требующими скрупулезного обдумывания. Он питал чрезвычайное отвращение к 'узким' специалистам и никогда не слушал их мнения. Он смотрел на специалистов как на подручных, моющих кисти и растирающих краски — если придерживаться его любимых 'художественных' терминов.
'Уберите от себя все бумаги, — посоветовал он мне в данном случае. — Люди считают вас бюрократом. Нужно, чтобы обзор был свободен. Все вокруг видят, что вы слишком много возитесь с деталями. Не следуйте дурному примеру бывшего рейхсканцлера Брюнинга, который имел страсть собственноручно доводить каждый закон до публикации. И это характеризовало его как нельзя лучше. Поэтому у него и не оставалось сил на великие решения. И вот вам мой совет: никогда не поддавайтесь ложному служебному рвению — не увлекайтесь подробностями и не возитесь с законопроектами'.
Я возразил, что как раз недавно занимался подробностями законодательного обоснования планирующейся 'сословной структуры” — потому что только подробности показывают, насколько значительную опасность представляет из себя это предприятие. И я не знаю, как избежать этой опасности. Нам грозит, что мы попадем в зависимость от различных экспертов, и, в конце концов, нам придется принимать решения вслепую, руководствуясь одними лишь чувствами.
'Именно это от вас и требуется, — перебил меня Гитлер. — Доверяйте собственным чувствам, интуиции, инстинкту — все равно, как вы это назовете. И никогда не доверяйте вашим знаниям. И не возражайте. У всех этих специалистов нет никакого чутья. Интуицию следует искать не у них, а у себя или у ваших соратников по партии. Чем больше вы будете беседовать с соратниками, тем яснее вы поймете суть дела, тем проще станут для вас все вопросы. Если вы захотите что-либо объяснить своим партийным товарищам, вам придется думать яснее, проще, придется отбросить все сложное, слишком научное. В этом и заключается целительное воздействие нашего постоянного общения с соратниками по партии ведь мы беседуем с самим народом, а не с далекими от народа депутатами, как принято у демократов. Специалисты же уцепились за схемы, как паук за свою паутину; они способны только на одно — вечно плести один и тот же узор. Но только дайте им команду и они тут же принесут свой первоначальный замысел. И, наконец, суть в том, чтобы всерьез захотеть и добиться от экспертов того материала, который нам необходим'.
Следует признать, я был разочарован тем, что Гитлер подобным образом уклонялся от любого обсуждения деталей моего дела. Ведь я рассчитывал, что именно эти детали будут иметь наибольший вес.
