компенсации, вместо того, чтобы рассматривать ее лишь как временное вспомогательное средство. Впрочем, я не участвовал в этом допросе, и мне так и не представилось возможности высказаться по каждому обвинению в отдельности.
Затем Гитлер пригласил меня самого. Это было в феврале 1934-го. Мне предстояло оправдаться. Я сделал это, обрисовав общие условия данцигской политики и сопоставив свою политическую линию с планами партии. На это едва ли можно было что-либо возразить.
Однако Гитлер принялся обвинять меня в том, что я требую полной свободы действий, чтобы заполучить единоличную власть. Он сказал, что политика была бы элементарным делом, вполне доступным для всяких 'специалистов', если бы все политические действия определялись лишь материальными причинами. К сожалению, здесь приходится иметь дело в первую очередь с человеческим несовершенством: со злонамеренностью и непонятливостью. Партия не может быть злонамеренной — или я осмелюсь утверждать обратное? Все национал-социалисты, облеченные сейчас политической ответственностью, и не догадываются, насколько они лучше политических деятелей Веймарской республики, которые были не просто непонятливы, но на каждом шагу проявляли самую настоящую взаимную злонамеренность.
Одно из величайших достижений национал-социализма, заключается в том, что он устранил из партийной жизни именно эту черту, отравлявшую всю жизнь нации. Эти злобные интриги фракций, завистливо и ревностно шпионивших друг за другом, думавших не о достижении чего-нибудь существенного, а об укреплении собственных позиций и собственной выгоде.
'Партия доброжелательна. ПАРТИЯ ПОЙМЕТ ВСЕ. Дело лишь в том, как ей объяснить. Если кто-то не может объяснить партии собственное мнение, то либо это мнение еще не ясно ему самому и недостаточно просто, либо это просто не тот человек, который нам нужен. А если человек отчуждается от партии настолько, что она перестает понимать его язык — то в этом всегда виноват только он сам. Поэтому я снова и снова заклинаю вас: говорите! Говорите! Выступайте на собраниях, сохраняйте постоянную эмоциональную связь с партийными массами! Если вы потеряете эту связь, то несмотря на ваши самые благие намерения, вас никто не поймет. Нам нельзя совершать ошибку, свойственную антинародным буржуазным депутатам, которые организуют два-три агитационных собрания за две недели до выборов, а в остальном не проявляют никакой заботы о своих избирателях. Вполне возможно, наши товарищи просто не понимают некоторых вещей, потому что эти вещи раньше были чужды их сознанию. Но никто не может упрекнуть их, будто они НЕ ХОТЯТ ничего понимать. И поэтому передо мной и перед каждым моим соратником стоит одна задача: постоянно растолковывать нашим партийным товарищам мою точку зрения — пока они не поймут, пока они не станут добровольно следовать за мной. Само собой разумеется, в этой борьбе должны отшлифоваться многие из ваших воззрений: вам придется приспосабливать свое мнение к мнению партии. В том и заключается плодотворность подобного общения. Партия — неподкупный судья. Ваши намерения и ваши идеи могут быть самыми правильными. Но если партия не признает их — ищите вину в себе'.
Гитлер говорил громко и уверенно, но не враждебно. Я предусмотрительно заметил, что никогда не ленился разъяснять и растолковать политику, которую считал целесообразной. Но я имею все основания подозревать, что некоторым людям просто невыгодно, чтобы широкая общественность получила понятие об этой политике.
И тут Гитлер прямо-таки набросился на меня. Дескать, он тоже не всегда может делать то, что считает нужным. Ему приходится принимать во внимание желание и степень осведомленности других людей и приспосабливаться к ним. Он взял на себя обязательства и считает нужным строго соблюдать их. И в первую очередь ему приходится принимать во внимание непонятливость стариков, память и восприимчивость которых притупились: со свойственным своему возрасту упрямством они отвергают многое, даже не пытаясь разобраться. Это тоже приходится учитывать, проводя собственную политику. Или я предпочел бы, чтобы Гитлер стал диктатором и делал все что ему угодно? 'Я не диктатор, и не буду диктатором', — заверил Гитлер. Даже если в политике удастся ему освободиться от нынешних ограничений — он все равно никогда не будет принимать своевольных решений. Ибо никто не способен выдержать бремя всей ответственности, связанной с такими решениями. По его мнению, я совершенно неверно представляю себе, что такое 'руководство'. И, подобно многим, путаю руководство с диктатом. 'Мы не голосуем и не выносим решения большинством голосов; ибо наша политика постоянно зависит от партийных масс и от множества внепартийных факторов. Может быть, вы хотите стать более независимым чем я?' Гитлер умерил свой пыл. Он сказал, что диктатуру может установить любой дурак. Если ему повезет. Но такое везение недолговечно. 'Вы требуете полномочий. Вы хотите отделиться от партии. А кто даст гарантию, что правы именно вы? И каким образом я сам убеждался бы в собственной правоте, если бы подобно вам, стремился ни от кого не зависеть? Сознание собственной правоты я приобретаю только в постоянном общении с волей партии. И я буду уверен в вас только тогда, когда рядом с вами будут стоять другие люди, будет стоять неподкупная партия и проверять каждый ваш шаг. Если вы заставите этих людей согласиться с вами — я буду знать, что вы на правильном пути. Неограниченных полномочий не существует, и я никогда не стал бы требовать их для себя. Слово 'диктатура' — ловушка; диктатура в общепринятом смысле этого слова просто не возможна. Каждый, даже самый отъявленный самодержец вынужден соотносить свою абсолютную волю с действительностью. Если разобраться, все что может человек — это образовывать переменные формы единой Главной Воли. Находясь на посту председателя совета министров, вы можете иногда иметь более абсолютную власть и большую степень независимости чем та, что я имею сегодня или получу когда-либо в будущем.
Диктатор — это просто ярлык, не имеющий реального содержания. Сведение к единому знаменателю всех бесчисленных наблюдений, мнений и пожеланий партии — исключительно трудная задача, которая предстает передо мной снова и снова. Моя первейшая задача — никогда не противопоставлять себя партии. Если мои убеждения расходятся с партийными, — мой долг изменить либо свою, либо ее точку зрения. Но того, чего вы требуете, вам никто не даст. Вы хотите действовать в пустом пространстве, вместо того, чтобы участвовать в борьбе противоположностей, без которой вообще не мыслима никакая жизнь'.
Таким образом Гитлер снова проскочил мимо жизненной темы, содержащей вполне конкретные вопросы, и углубился в общие рассуждения о сущности партии.
'Что же такое наша партия, почему мы смогли победить все прочие партии и все демократические парламентские структуры? Они говорят, будто мы избегаем всякой связи с народом. Нет! Мы выбросили на помойку все устаревшие демократические учреждения именно потому, что они уже не способствовали сохранению плодотворных связей со всей нацией. Они вели к болтовне, к тривиальному обману. Мы устранили паразитов, которые угнездились в этих учреждениях и препятствовали истинному народовластию. Очевидно, 'массы' уже сыграли свою роль. 'Масс' больше нет, нет человеческого стада, несколько лет назад пьяневшего от ораторских речей. Вместо массы возникает выросшая из нее новая народная общность, нация, проникнутая иерархией и самосознанием — наша Партия.
Партия — неподходящее слово. Мне больше нравится слово 'орден'. Но оно имеет романтический оттенок. Орден 'Молодой Германии' канул в прошлое, и сейчас это слово напоминает людям о церкви. В чем суть нашей партии? У нас право голоса имеет только тот, у кого есть обязанность. Но тот, кто взял на себя эту обязанность, — кто вступил в ряды нашего Ордена, кого сочли достойным, невзирая на его положение в обществе — тот получает не только право голоса, но и право быть услышанным; и его СЛЫШАТ. Мы все время общаемся с этой избранной частью народа. Мы выносим на ее обсуждение все вопросы. Мы проводим такую воспитательную работу, какой до нас не вела ни одна партия. Я никогда не приму ни одного важного решения, не известив об этом партию. Я не могу командовать как Бог на душу положит. Все мои приказания — не самоуправство; они находятся в пределах согласованных с партией, установленных в ходе длительной борьбы. Мы прогрессивнее любого парламента в мире, ибо мы всегда находимся в состоянии референдума и голосования. Только таким образом возникает истинная народная общность. Я завишу от людей с улицы. Но я несу ответственность только перед моими соратниками по партии. Парламентские демократии свободно изменяют общественное мнение, от которого якобы зависят. Я же завишу только от неподкупного суда моей партии'.
Гитлер заговорил о величии национал-социалистического движения. Он сказал, что наиболее существенной является форма, которую приобретает сейчас наш народ. Это, прежде всего, дисциплина, которая свяжет всех воедино, а уже потом единая цель и единая программа. Я вынужден признать, что воодушевленная речь Гитлера произвела на меня впечатление. Но, несмотря на это, меня не покидала
