навеки останется в крови у массы. Схема массового мышления и восприятия очень проста. Все, что не подчиняется этой схеме, вызывает у массы беспокойство. Меня упрекали в том, что я будоражу массу фантазиями, что я привожу ее в экстаз. Эти умники считают, будто наша задача — успокоить массу и содержать ее в тупой апатии. Нет, господа, массе нужно прямо противоположное. Я могу вести массу за собой лишь в том случае, если выведу ее из состояния апатии. Только взбудораженная моими фантазиями, масса становится управляемой. Апатично-немая масса — это величайшая опасность для любого общества. Апатия — это форма самозащиты массы, форма массового протеста. Протест сдерживается до тех пор, пока однажды не выплеснется в какие-нибудь совсем неожиданные поступки и реакции. Государственного деятеля, не принимающего срочных мер при виде массовой апатии, нужно просто отдать под суд!
Я взбудоражил массу фантазии, чтобы иметь возможность сделать ее инструментом моей политики. Я разбудил массу. Я поднял ее выше ее собственного уровня. Я дал ей смысл и функцию. Меня обвиняют, будто я возбуждаю низменные инстинкты масс. В действительности же я делаю нечто иное. Масса никогда не поняла бы меня, если бы я пришел к ней с разными разумными доводами. Но если я возбуждаю в ней соответствующие чувства — она следует элементарным лозунгам, которые я ей даю. Во время массового собрания мышление просто отключается. Мне нужно такое состояние, оно обеспечивает моим речам высокую действенность — и я созываю людей на собрания, где все превращаются в массу независимо от того, хотят они или нет. 'Интеллигенция', мещане, рабочие, Я перемешиваю народ, Я говорю с ним как с массой.
'Я сознаю, — продолжал он, немного подумав, — что никто не превосходит меня в искусстве влияния на массы, даже Геббельс. Геббельс имеет все, чего можно достичь умом и ловкостью, но научиться руководить массами — невозможно. И заметьте: чем больше масса, тем легче она управляема. И чем больше людей — крестьян, рабочих, служащих — смешивается воедино, тем чаще устанавливается типичный характер массы. Не связывайтесь с собраниями интеллигенции и клубами по интересам. То, что внушают здесь путем разума и убеждения, на следующий день сводится на нет оратором с противоположными взглядами. Но все, что вы говорите народу, находящемуся в состоянии массовости, в самом восприимчивом состоянии фанатичной преданности — все это остается как установка, заданная под гипнозом, все это неизгладимо и сохраняется вопреки любым разумным доводам. Но, подобно тому как отдельно взятая личность имеет свои неврозы, которых нельзя задевать, так и масса имеет комплексы, которых никогда не следует касаться. К таким комплексам принадлежит все, что связано с инфляцией и хлебными карточками.
Я легко могу вдохновить массу на еще более тяжелые жертвы. Но я должен дать ей соответствующий способ моральной компенсации. Разве мог бы я думать о войне, если бы сегодня массы пребывали в том же апатичном состоянии, что в 1917-м — 1918-м годах?'
До сих пор мне не удавалось вставить ни слова. ' А как же партия, — воскликнул я, — ведь ее задача — разъяснять все массам и каждому отдельно взятому гражданину; разъяснять как личности, а не как частице той же массы'.
'Нет, — ответил Гитлер, — по крайней мере, не сейчас. В критические времена масса вырастает повсюду, где собираются десять-двенадцать человек: на улице, на фабрике, в булочной, в метро. Она реагирует на все именно как масса, забывая о здравом смысле и невзирая ни на какие уговоры. А партия несет на себе все давление массы и сама является фактором массы.'
И тут Гитлер перешел к совершенно иной (что было особо подчеркнуто) задаче — пропагандистскому разгрому противников. Здесь ни в коем случае не следует допускать путаницы. Овладение массой — это одна чрезвычайно важная задача. Разгром идеологических противников — задача совсем другая. У обеих задач есть одно общее правило: никогда нельзя заниматься обоснованием собственных мнений, опровержением чужих и вообще опускаться до разъяснений или сомнений. Но в остальном пропагандистская борьба с противником преследует иную цель.
'Овладение — это распространение собственной воли на более слабых. Каким же образом я вынуждаю противника подчиняться моей воле? Только расколов, парализовав его собственную волю, только поссорив его с самим собой, повергнув его в смятение'. Гитлер сказал, что представляет себе распространение воли образно, как психобиологическое явление. Как будто в кровь противника проникают инородные тела, укрепляются, вызывают заражение, длительную болезнь — до тех пор пока противник не прекратит всякое сопротивление. Такое вспомогательное средство как террор является незаменимым, но не столько в силу своего непосредственного воздействия, сколько из-за того, что он ослабляет сопротивление противника.
Гитлер еще раз вспомнил о новой войне. По его мнению, основные психологические правила будущей моральной войны должны быть аналогичны вышеприведенным. Мир еще будет поражен тем, что у него припасено на этот случай. По сравнению с гитлеровскими методами, враждебная пропаганда времен предыдущей войны, будет восприниматься как детская игра. Ведя войну, он никогда не ограничится одними лишь временными действиями. Он рассчитывает — если дело вообще дойдет до кровопролития — на внезапное сокрушение противников, которым он сможет диктовать свою волю еще во время войны.
Мысли Гитлера насчет того, что сегодня называют 'психологической войной', были известны в кругах 'посвященных'. Это были тс же самые правила, которыми он пользовался в борьбе за власть. Такая тактика политической борьбы была характернейшей особенностью Гитлера. Можно по праву сказать, что за ней стоял недюжинный психологический опыт и умственная работа. Он постоянно возвращался к этим правилам и, с помощью гауляйтеров, распространял их повсюду — вплоть до самых глухих закоулков.
'Делайте, что хотите, — сказал Гитлер, прощаясь со мной. — Но ни слова о девальвации или об инфляции. Впрочем, массы едва ли отличают одно от другого'.
15. ЧЕРНАЯ И БЕЛАЯ МАГИЯ
Одна умная женщина из круга знакомых Гитлера однажды, заметив его заинтересованность, предостерегла его: 'Мой фюрер, не выбирайте черную магию. Сегодня для вас открыты и белая, и черная магия. Но если вы хоть раз решитесь прибегнуть к черной магии, она уже никогда не уйдет из вашей судьбы. Не выбирайте быстрый и легкий успех. Вам открыта власть над миром чистых духов. Не позволяйте существам, связанным с землей и похищающим вашу силу, отбить вас с истинного пути'.
Иногда Гитлер любил подобные мистические разговоры. Любые Серьезные предостережения ему возможно было преподнести только в такой форме. Та умная женщина по-своему выразила то, что должен был ощущать каждый, кто общался с Гитлером: Гитлер отдался силам, которые влекут его за собой. Силам мрачного и разрушительного насилия. Думая, что еще обладает свободой выбора, он уже давно предался власти колдовства, которое не без оснований и вовсе не в переносном смысле можно было назвать демонической магией. И вместо того, чтобы, поднимаясь наверх, ступень за ступенью, освобождаться от наслоений темного прошлого и становиться свободнее и светлее — он с каждым шагом явно становился все более одержимым, все более скованным, порабощенным, бессильным, жертвой сил, которые одолели и не отпускают его.
Была ли у Гитлера возможность пойти иным путем? На это уповали многие из тех, кто был с ним лично знаком. Многие из нас надеялись, что перемена наступит — даже тогда, когда уже было поздно на что-либо надеяться. Ни о чем не думали лишь те люди, с помощью которых он взобрался наверх, и которые теперь висели на нем, как свинцовый балласт темного прошлого. Их мысли о будущем омрачало только одно опасение: как бы Гитлер не сбросил их обратно, в темноту, откуда они с таким трудом выбрались. Можно только представить себе, сколько людей доброй воли оказалось бы в партии, какими силами мог бы располагать Гитлер, если бы вокруг него не толпились эти отпетые бандиты. Но истинной причиной того, что Гитлер оказался на пути в пропасть, была слабость его воли. Впечатление волевого человека, производимое Гитлером, обманчиво. По сути своей он слаб и апатичен: ему требуется специально возбуждать свои нервы, чтобы преодолеть хроническую сонливость и совершить судорожный выплеск воли. Он выбрал самый легкий путь — падение; он отдался силам, которые влекут его вниз.
Некоторые беседы с ним свидетельствовали о том, что он, очевидно, имел представление о своей истинной задаче. Но такие беседы напоминали бегство в нереальный мир, где он восстанавливал
