довольно жесткое и несправедливое утверждение. Официальные представители изгнанных из своей страны немецких марксистов обиделись на меня за откровенное упоминание об этом.
Многое в настоящем социальном устройстве устарело и от многого необходимо отказаться, как от ненужного хлама. Самой дряхлой вещью в этой коллекции хлама является континентальный доктринализм, родившийся из неисторических рационалистических концепций. Этот доктринализм уже начинает приобретать влияние за пределами континента. Мир XIX столетия безвозвратно ушел в прошлое. Вне сомнения, это означает, что от пережитков феодальной системы и от остатков викторианской эпохи придется избавиться так же, как и от элементов эпохи Вильгельма II. Но существуют и другие элементы, которые также принадлежат к XIX столетию. Это — необоснованная вера в материальный прогресс, псевдогуманный оптимизм, одержимость рационализмом.
И Гегель и Маркс принадлежали XIX веку, демократическому индивидуализму национальных государств и абсолютизму великой Пруссии. Оба верили в возможность изменения человеческой природы путем изменения общественных институтов. Они полагали, что можно создать человека совершенно отличного от того, каким он является сейчас — двойственным существом, нисколько не соответствующим высшим требованиям, постоянной чертой которого является состояние разлада с самим собой.
Нацизм, конечно, перенял все националистические и милитаристские идеи, которые в прошлых десятилетиях использовали наши так называемые реакционные националисты. Позднее эти идеи нацисты довели до крайнего предела. Но не это делает нацизм столь опасным. Он похож на новую форму пангерманизма или прусского милитаризма, которые пока еще непреодолимы. Нацизм развивает свои огромные разрушительные политические силы за счет слабости противостоящих ему систем, и путем использования ресурсов и методов, разработанных и подготовленных не на националистической, а на социалистической и марксистской почве. Предполагается, что эти ресурсы должны дать волю безграничному разрушению, но они никогда не построят новый мир.
Здесь выдвигается задача, которую мы, кажется, не сможем понять — задача открытия нового порядка, который наделит новые общественные органы вечными элементами нашего исторического развития. Эти элементы ныне созрели для демократической формы существования, но это происходит без заимствования форм своего вечного врага — тоталитарной тирании.
Заключается ли прогресс, в разумном и реалистическом его понимании, в движении к всеохватывающей рациональной системе, всеобщему коллективизму? Будущая ли это цель? Разве прямой противоположностью этому не является активное сотрудничество многих независимых групп, ни одна из которых не компетентна установить всеобщий контроль? Не означает ли это, что все эти абсолютистские доктрины и проповеди исторического или любого другого материализма, все эти идеи рационального планирования составляют одну сторону, в то время как по другую сторону находится все, что ассоциируется со свободой, демократией, многопартийностью, инициативой, моральной ответственностью индивидуума, сохранением личной, духовной и моральной независимости, с прогрессом и дальнейшим развитием цивилизации и культуры Запада? Все это поднимает вопросы, которые показывают, что средний класс и рабочие не могут больше оставаться в противоположных лагерях, а должны стать партнерами в общем деле.
Немецкая социал-демократия имеет двойственный характер. Несправедливо упрекать ее в том, что в годы предшествующие великому кризису она была слишком демократичной, чтобы захватить и удержать власть незаконными методами. Это лишь одна сторона социал-демократии. Национал-демократическое чувство ответственности и истинно демократический характер заставили ее ограничить свою борьбу за власть и подчинить свои действия идеям беспристрастной справедливости. Не следует нападать на лидеров социал-демократии, проявлявших определенную сдержанность. Их нужно поблагодарить за создание нового рабочего движения, которое, возможно, разовьется в будущем, и за сохранение морального духа для него. Благодаря этому духу можно будет обрести особую значимость и известность в предстоящем мире.
Но существует и другой аспект старой социал-демократии, ставший одним из источников роста современного тоталитаризма. Здесь находилась та благодатная почва, на которой пышным цветом разрасталась ядовитая поросль, ничего общего не имевшая с рабочим движением и стремлением к более справедливому общественному устройству, — атеизм, методично насаждаемый исторический материализм, рационализм, освобождение плоти и духа, а также все те идеи всеобщего принуждения, диктатуры, планирования, уравниловки, коллективизации вплоть до веры, которые насаждались правительством и наукой, базирующейся на произвольных предпосылках. Будто бы наука наших ортодоксальных марксистов с их аксиомой исторического материализма была не настолько ad hoc[33] доктриной, и будто бы 'идеологическая суперструктура' не столь умышленно рассматривала человека как исключительно социальную предпосылку, чем это делала 'artbedingt' [34], — наука, приспособившаяся к порядку нацистов! Будто бы все эти идеи, столь гротесково выродившиеся в иррациональные доктрины нацистского расизма, не имели своего полного прототипа среди рационалистической сферы! Спортивные общества и культурные организации социал-демократической партии, ее литература с характерным партийным жаргоном, ее войска, поддерживающие порядок, ее марши и церемонии с развевающимися знаменами — сами становятся примером для коричневых батальонов и всех других организаций национал-социализма.
Этот второй аспект социал-демократии несомненно был таким же значительным, как и движение за интересы рабочего класса. Никто не будет сомневаться в огромной образовательной работе и в значительных положительных достижениях социал-демократического движения. Если германский рабочий принадлежал к одному из лучших или наиболее надежных типов населения современной Германии, то это только благодаря неутомимой работе нескольких поколений безвестных социалистических учителей и лидеров. Но эта удивительная работа была парализована коллективистской доктриной и ее воздействием, требовавшим только нового дополнительного фактора для того, чтобы превратиться в руководящую силу нашего времени — революционное движение нигилизма.
Таким образом, будущему рабочему движению придется решать: которой из этих целей оно отдаст предпочтение? Второй, возложившей на себя сущность движения, как чуждый элемент, или первой, представляющей собой обучение ответственных личностей на базе нашей западной культуры? Если продолжать следовать обоим путям развития, это может парализовать социал-демократию как созидающую силу в государстве и в истории. Социал-демократия не являлась бы фактором, влияющим на будущее установление справедливости и гармонии, а была бы очагом скрытого революционного разрушения. Весьма важно вырваться из этой двойственности и решить в пользу законности, с которой этот континент две тысячи лет назад начал свою историю.
Великое рабочее движение будет главным политическим и общественным достижением в переустройстве Европы. На его основе должен покоиться вечный мир. Но это станет невозможным, если социализм будет твердо придерживаться идеи радикального переустройства общества, так как это можно осуществить только средствами современной тирании. Если, с другой стороны, цель социалистов — примирить законные права на собственность и на частные предприятия с фактами новой концентрации средств производства и с социальными службами, то тогда не составило бы труда подлинному традиционализму заключить длительное соглашение с социализмом.
