диеты коллективной души. Ошибочно и губительно доводить все это до крайности и чрезмерно использовать средства, которые сами по себе необходимы и эффективны. Только благодаря этим средствам, массам еще раз можно дать простые, всеобщие и эффективные представления о том, что является ценным, и что необходимо делать. Только таким путем можно обеспечить надежный фундамент для будущего порядка, на который смогут положиться и государство, и нация, и общество. Только так можно выдержать кризисы и испытания, как показал пример Франции, а не средствами разнообразного наследия наших политических соглашений.
Подобные размышления приведут нас в точности к тому же самому, что было в Германии восемь или девять лет назад, когда мы вступили на тропу разрушения. Не только правые реакционные элементы поддались этому искушению, но и тс, кто не смог должным образом противостоять аморальности Прусского государства из-за своих беспринципных домоганий единоличной абсолютной власти. Однако эти же лица выдвигали требования, когда поднимался вопрос об осуществлении их собственных целей, направленных на то, чтобы осчастливить человечество и установить окончательный и прочный общественный порядок.
Здесь еще раз сказывается взаимосвязь между Гегелем и Марксом. Ленин сам повторяет афоризм Гегеля, что в моральном отношении зло — это катализатор, способствующий новому созидательному развитию, которое и равносильно 'созидающему отрицанию'. Наша эпоха должна пройти через это 'созидающее отрицание' перед тем, как будет
отстроена вновь. Подобными размышлениями люди успокаивают свою совесть. Но Фома Аквинский говорит: 'для благородных целей мы должны следовать правильным путем, а не ложным'.
Политические соблазны современности
Политические соблазны нашего времени заключаются не только в злоупотреблении средствами власти, в использовании масс и в их психологической слабости, и не только в коварстве политиков; существует соблазн следовать кратчайшей дорогой.
Типичной кратчайшей дорогой становится предотвращение революции путем принятия ее результатов. Это не совсем тот процесс, каким является направление ее в истинно эволюционное русло. Предотвращение путем допущения возможно только через меры принуждения. Перемены вызываются применением силы, которую можно вывести только если эти перемены являются результатом добровольных действий. Этим вынужденным решениям не достает именно того, что может выработать подлинно эволюционное решение, такое как компромисс, а именно, отказа от полного выполнения своих собственных желаний. Благородное намерение приостановить кризис и избежать дорогих и длительных методов сводится на нет разрушением, причиной которого является использование принуждения.
Невозможно только раз использовать такое принуждение, а затем обойтись без него, исходя из того, что народ нужно только посадить в седло, после чего он сможет ехать без посторонней помощи. Использование силы для достижения любой цели неизбежно влечет за собой ее дальнейшее применение для того, чтобы упрочить достигнутое. Одно из наиболее пагубных заблуждений в том, что к этим кратчайшим путям нужно прибегнуть только один раз и ненадолго.
Отсюда, обычно, следует второй соблазн. Это — легкость, с какой некоторые круги в самом начале добиваются успеха, соблазняет людей использовать силы, которые уже приведены в движение для дальнейшей инициативы действий, но которые никогда бы не были предприняты обычным политическим способом. Если люди освободились от оков конвенций, контроля и традиций, то слишком велик соблазн для них довести до конца первое применение силы, осуществляемое конструктивными усилиями и рациональным планированием.
Здесь вступает в действие деспотизм разума. Робеспьер изрек фразу, что свобода — это деспотизм разума. Но разум — это деспотизм в более доступном понимании. Это — деспотизм политического и экономического планирования и штата, который этим занимается и который намеревается достигнуть совершенно невозможного. Это — деспотизм министерств, чье отлаженное функционирование вызывает самообман считать все это возможным и необходимым и, таким образом, соблазняет к злоупотреблению средствами власти, потому что эти министерства якобы выполняют продуктивную работу даже там, где в действительности они оказывают разрушительное действие.
Непреодолимый соблазн находится в подлинном обладании властью. Роковой ошибкой будет обвинить только тех, кто ею обладает, когда она скомпрометирована и полагать, что находись она в руках других, результат мог бы быть лучшим. Власть, находящаяся в исключительном обладании любой индивидуальной или несменяемой группы, подвергалась коррупции во все времена. Она производит такой же результат, как и в режимах, в которых с явным цинизмом заявляют, что власть — единственный регулирующий механизм в жизни общества.
Политический соблазн нашего времени, вобравший в себя все другие — это соблазн Левиафана.[35]
В старых изданиях 'Левиафана' Гоббса встречается хорошо известный образ человека-бога, смертного божества, множественного человека. Левиафан — это человек, состоящий из бесчисленного количества людей. Не означало ли это просто государство, абсолютистское государство, бывшее тогда новшеством? Почему Гоббс заклинал старое магическое имя 'Левиафан', имя зверя из бездны, который вернется в день Апокалипсиса?
Левиафан сделан из человеческой плоти, он антибог, деспотичный, полностью принадлежащий этому миру, рационалистический порядок. Это порядок Люцифера, конечная цель истории, будущее общество и будущее государство, претендующее быть окончательным мировым порядком. Соблазн Левиафана — это соблазн нового абсолютизма. Людей, говорил Прудон, неотвратимо приводят путем обычного осуществления идеи мирового порядка к заключению, что идеальное общество — есть абсолютизм. После этого уже нет смысла оговариваться, что этот абсолютизм — только переходная фаза.
Левиафан — это управление механизмом, ставшим абсолютным, механизмом, который, как сказал Эрнст Юнгер, не только самая значительная антихристианская сила, когда-либо появлявшаяся, но и механизмом, который выводит людей из их прошлых органических отношений со своим окружением и приводит к совершенно новому, искусственному образованию. Левиафан — это рациональное планирование, это Бог, удовлетворяющий наши желания действительной безопасности. Он предоставляет развлечения, суррогатное удовлетворение и возбуждение, без которых беспокойство масс по поводу существования угрожает стать настолько сильном, что его уже невозможно будет вынести. Этот быт вызывает энтузиазм и уничтожает индивидуальность человека. Жертвы, приемлемые для него — это коллективное мышление, государственный контроль над всей жизнью, наслаждение, вызываемое подчинением. Таким образом, за развлечением в таких факторах ассимиляции, как радио, кино и машинное обслуживание появляется новая дисциплина, разрушающая человеческую личность. Левиафан — это всеобщий мировой механизм, которому прислуживают люди. Эти люди сами по себе не более, чем пригодный или же дефектный материал, такой же взаимозаменяемый как свечи зажигания.
Левиафан
Левиафан — это государство, которое, концентрируя власть, становится deus mortalis, смертным божеством, способным в одиночку обеспечить реальную безопасность для своих подданных. Но для Гоббса было совершенно ясно, что такое государство будет насаждать мир с помощью террора. Левиафан обеспечивает меры земной безопасности ценой подчинения; в зависимость попадает не только плоть или жизнь субъекта, но и его разум и душа.
Восстановление единства мирских и духовных сил в широком смысле слова — это непрекращающийся процесс исторического развития, в котором все страны континентальной Европы принимали участие еще со средних веков. Это был длительный процесс преодоления средневековой раздробленности, единение местных сил, автономных корпораций, сфер самоуправления и индивидуальных прав в центральный
