единообразный механизм управления. Это был процесс 'Gleihschaltung'[36] , приведший к единообразию. То, что вкладывал нацизм в это понятие — было крайней, наиболее логичной и последовательной формой стихийного стремления, пребывающего в развитии уже с XVII века. Государство вновь оказалось тем, чем было во времена язычества — обожествленным объединение всех человеческих отношений.
Такова была повсеместная тенденция развития — государство приобретало наиболее эффективную и логическую форму. Эта тенденция к последовательному завершению всеохватного и исчерпывающего механизма управления с тщательно разработанной техникой и методикой осуществления власти кроется в самой природе государства, истоки которой лежат в XVII столетии. Все, что осуществляют большевизм и нацизм, исходя из собственной концепции государства, есть совершенствование абсолютного механизма власти новыми способами, с учетом новых условий, вызванных техническим прогрессом и подъемом масс. Для такого совершенствования необходимо, как бы не складывался современный аппарат власти, действуя в соответствии с общим планом, хотя и учитывая жизненные требования различных социальных групп, сформировать централизованный механизм управления. Отсюда следует, что любая форма всеобщей мобилизации, любая система подготовки к войне и любая система политического и экономического планирования в сколько-нибудь значительном масштабе вызывает риск образования нового абсолютистского государства илу сообщества или же частичного абсолютизма. Характерным и окончательным результатом подобного развития становится идентичность абсолютистского государства и тоталитарного общества.
Весь огромный централизованный механизм государства и общества, стоящий на службе всеобщей мобилизации средств для подготовки к войне, или служащий для любой другой цели, какими бы благовидными не были мотивы его контроля, должен привести к абсолютизму современного Левиафана. Опасность ситуации состоит в том, что глубоко организованные системы руководства, несмотря на все возможные выпады против них, далеко превосходят исторические традиционные порядки из-за своего ясного и рационального разделения и координации работы, что экономит время, труд, кадры. Результаты, которые могут быть достигнуты таким образом настолько важны, что ради них приходится допускать ограничения в личной сфере людей. Однако это приводит сферу индивидуальных прав в опасный конфликт со сферой общественных интересов.
Немало кругов современного общества возражают против того, чтобы в Германии государство наделялось особыми привилегиями и оправдывалось теорией неприменимости личной морали к государству. Что касается этого утверждения, то здесь очевиден один аргумент: почему аморальность, дозволенная государству, не может быть позволена другим общественным институтам? Такое разрешение, конечно, сделало бы иллюзорным любой вид общественной законности и доброй воли.
Но здесь мы снова сталкиваемся с логическим развитием, лежащим в природе самого этого процесса. Более того, Гоббс признает различия между 'коллективным разумом' и 'разумом индивидуума'. Действительно опасное развитие — это развитие, в котором эти различия больше не существуют из-за того, что 'индивидуальный разум' вообще отныне не допускается, и личная сфера более нетерпима; другими словами, соображения государственной целесообразности должны регулировать личные, и уже нельзя допустить, чтобы личная мораль перевесила государственные интересы. Именно этим характеризуется сегодняшний день.
Современное государство и всеохватный абсолютизм по необходимости подавляют частную, внутреннюю сферу личной жизни. Возможно, это и не запрещает свободного высказывания мнений. Но фактически, эта свобода искореняется посредством новой техники пропаганды и массового внушения. Право индивидуума на личную жизнь не оспаривается, но отдельная личность поймана в такую сеть общественных обязанностей и требований, деятельности и развлечений, что на практике это право прекращает существовать.
Прошлое абсолютистское государство, по существу, было полицейским государством. Оно интересовалось только общественным спокойствием, безопасностью и поддержанием порядка внутри него. Новое абсолютистское государство хочет намного большего. Для того чтобы создать свой новый рациональный порядок, оно должно воспитать новый тип людей. Оно должно спроектировать новую бюрократию; в жизни этого государства и общества ни одна область не должна остаться без надзора. Частное право — продукт традиций. Таким образом, государство планирует традиции, а с ними и самого человека. Оно не только не создает личностей, оно просто не в состоянии их терпеть, то есть личность — всегда помеха движению и всегда изъян в отлаженном процессе. Следовательно, абсолютистское государство создает типы, оно отнимает у человека 'бессмертную душу'. Это государство по необходимости антихристианское, оно против Христа.
Стоит ли этих жертв безопасность, предоставленная смертным божеством Левиафаном? Стоит ли платить за нее ценой террора и несвободы? Именно эта необходимость коллективной безопасности, общественной и политической стабильности сегодня, как и триста лет тому назад, приводит к абсолютизму.
Обольщение Левиафаном
Люди не только подчиняются страху зла, они также нуждаются в надежде. Левиафан управляет посредством политического соблазна. Он обольщает гарантией безопасности, которая устраняет страх, а также обещаниями земного рая. Левиафан завлекает перспективой секуляризованного золотого века и картиной идеального общества или вечного мира и справедливого порядка. В строительстве нового абсолютизма важную роль играет фактор страха. Он проявляется через постоянное критическое состояние, в котором возрастают заботы и страхи за средства существования масс, которые уже больше не находят утешения в трансцендентном. Кондорсе[37] в своей работе 'Esquisse d'un Tableau Historique' еще в 1793 году доказывал, что цель человека, включая все политические и социальные аспекты, сегодня преподносимая как мирная, но бывшая социалистическим переворотом задолго до захвата власти нацистами, эта цель существует и поныне, признается это или не признается, в виде 'силы через радость', с девизом — 'наслаждайся жизнью'. Ради этой цели — гуманности, безопасности, долголетия и комфорта, здоровья, осушения подсознательного болота и уничтожения остатков первобытного страха мифических эпох, ради психоанализа вместо религии, ради управления инстинктами, демифологизации половой любви, ради сокрытия смерти как непристойности и, заканчивая уж совершенно мирским, — ради обольщения социализмом и рационализмом — наша цивилизация снова и снова оказывается в зоне действия Левиафана. Только абсолютистское государство, в котором общество и само государство составляют одно целое, в котором нет даже намека на свободу — даже свободу мысли и чувства — только такое государство в состоянии обеспечить действительную безопасность и земной рай на основе разума. Так ли это на самом деле, как задавались вопросом Кондорсе и Лей с их 'силой через радость', или же, как с известными оговорками, конечно, утверждают 'социальные службы', что надежда, уход от действительности и миф — по существу одно и то же? Соблазн апеллирует не только к прихотям масс, но и к разуму интеллектуалов. Левиафан подкупает логикой предлагаемого порядка, здравым смыслом и убедительностью своих аргументов.
Даже государство XVII столетия уже больше не являлось выражением извечного естественного порядка, присутствующего в большей или меньшей степени в каждой форме государства. Оно было искусственным изобретением человека. Форма государства определяется элементом пригодности в союзе с
