первостепенным фактором власти. Оно уже больше не основывается на 'контракте', но является выражением некоторого количества материальной власти, которой оно управляет посредством рациональной техники.
Государство, ведущее рациональное существование, благодаря этой рациональности обладает неоспоримым превосходством над традиционными формами исторического государства.
Современного 'героического' человека Левиафан притягивает к себе совершенно иным способом. Для него это надежный механизм подчинения. Посредством этого механизма он держит массы в зависимости. Левиафан тоже нуждается в управляющей элите, преодолевшей как страхи, так и радости нашей жизни. Это выразительно показано у Достоевского в 'Великом инквизиторе'. Если все будут требовать одинакового счастья посреди земного рая, если все пожелают делать покупки в уютных магазинчиках, то никто не будет выполнять работу по управлению, без которой не может существовать государство Левиафана. Этот новый управляющий класс руководит массами, давая им все, чего они хотят — и безопасность, и земной рай. В этой щедрости по отношению к массам правое и левое крыло утопистов и сторонников современной тирании находятся заодно. Их разнит лишь то, что первые ставят цели, а последние создают средства их осуществления.
Если дать волю всем идеям рационального мирового порядка, тогда, несмотря ни на что, путь, избранный Гитлером, а не тот, что указал Маркс, окажется рациональным и правильным. Я полагаю, что критика национал-социализма должна зайти намного дальше, чем это было до сих пор. Она должна включать сотню лет существования марксизма и новое государство абсолютизма. Гитлер был прав, когда двинулся в обход марксизма и пришел к своему абсолютистскому государству. Лишить мир национальных государств, объединить их в гигантское коллективное государство в ходе революционных войн и затем, овладев неоспоримой властью, провести внутреннюю социальную и экономическую реконструкцию на основе общего рационального плана — это более эффективно и с большей вероятностью принесет успех, нежели обратный процесс, имеющий началом социальную революцию.
Ничто так не мешает составить ясное суждение относительно великого исторического кризиса, как лицемерие, причем умышленное, политических лидеров всех мастей, которые постоянно допускают только то, что отвечает их целям. Знак, под которым начинаются революции, — это знак неясных позиций и самообмана относительно чьих-либо истинных целей. Без сомнения, подавляющее большинство тех, кто сегодня сражается против сил нигилистического разрушения, чувствуют себя правыми и жертвуют своими жизнями, ясно осознавая смертельную опасность, которая угрожает будущему человечества. Но достаточно ли этого? Даже неопровержимого здравомыслия такого народа как британский, его здравого смысла, его чувства меры и сознательного ограничения, — даже этого недостаточно для борьбы с соблазнами и помешательством разума.
Аталия
Случайно в мои руки попала драма 'Аталия' Расина. Я читал эту книгу в бомбоубежище, среди спящих французских офицеров, со все возрастающим волнением. Она предлагает в некотором роде ключ к решению вопросов, которые не дают нам покоя. Через века чувствуется, как все взаимосвязано в нашей удивительной Европе. Пьеса представляет собой откровенное неприятие политического абсолютизма государства XVII столетия. Автор выносит приговор мировому порядку, который свой центр видит в себе самом. Весь человеческий порядок является множеством, в основе которого лежит мораль. Монизм уменьшает в человеке божественное и должен привести к тирании.
'Кто подобен зверю, и кто может сразиться с ним?'[38] Так говорится в Апокалипсисе. Ответ — 'смешанное правительство' — звучал бы как насмешка. Но возможно это самый краткий и практичный ответ.
Существует некоторая справедливость в протестах, направленных против безответственного правления 'местных властей'. Критика, состоящая из коллективных форм государства, находит свое оправдание.
Где бы не чувствовалась необходимость сильного государства для того, чтобы найти выход из столкновения интересов и из трудностей кризиса и латентной революции масс, видно только одно средство восстановления общественной жизни; оно заключается в устранении местных властей. Мы сами зацепились за это заблуждение. Мы вообразили, что не будет никакого вреда поддерживать с одной стороны сильное монистское государство, а с другой — огромное свободное содружество наций, состоящее из автономных членов-сообществ, то есть новую 'Священную империю'.
Тенденция к новому абсолютизму имеет много общего с работой, связанной с основанием общественного государства и с хорошо продуманными усилиями увести политику и правительство с арены столкновения частных интересов и подчинить их беспристрастному контролю.
Такой ход мыслей также отбрасывает нас назад, в XVII век. Точно так, как этот век пытался избежать теологических споров в области, в которой могут быть обнаружены беспристрастные решения практических вопросов, так и мы пытаемся выйти из джунглей политических фикций в политику практической работы, которую можно проводить отдельно от всех доктрин с определенной долей терпимости к самым различным решениям.
Партии, как и местные власти, не только осложнили процесс осуществления управления, но и помешали работе его усовершенствовавшегося механизма. Этот плюрализм партий вместе с социальным и экономическим плюрализмом был переплетен с устаревшим территориальным плюрализмом. Как при таких обстоятельствах государство могло продолжать существование и как можно было гарантировать справедливое разрешение общественных вопросов? Партии и другие побочные власти были препятствием на пути совершенствования механизма управления. В своих усилиях выполнить крайне необходимую работу они являлись источником опасности и, таким образом, внесли свой вклад в обострение кризиса. Гелье[39] в 'Эпохе тираний' рассказывает, как супруги Вебб[40] поведали ему, что будущее великих наций будет в руках их администраторов, управление будет осуществляться гражданскими чиновниками, а порядок будет поддерживаться полицией. Перед лицом все возрастающего технического характера ведения политики и управления, когда правит 'механизм', работа партий была не чем иным, как бесполезной тратой времени и энергии. Здесь мы снова приходим к 'смертному божеству', к Левиафану. Он ничего не знает о косвенных силах, он знает только одну неделимую, власть и ответственность, управляемые великой недоступной иерархией. В попытке достигнуть этого целесообразного решения представители самых различных политических направлений оказываются в соглашении с бюрократией, которая планирует новый абсолютизм как 'нейтральное государство'.
Требование в каждом деле разбираться беспристрастно и по существу — понятно и справедливо. Для каждой проблемы существует свое оптимальное решение, которое должно быть найдено с помощью обстоятельств, а не в деятельности партийных политиков и не в примирении противоположных интересов. Это логично приводит нас к административному государству, к бюрократическому правлению, к государству технократии. Но там, где нежелательно заменять местные власти абсолютным государством полностью и одним махом, выбирается подходящее средство замены, по крайней мере, многопартийной системы одной единственной партией. Если запретить партиям агитацию и интриги в собственных интересах, то станет заметно, что сделан большой шаг к беспристрастному ведению политики.
Единичная партия выступает как сила, подготавливающая появление тотального абсолютизма. Она выполняет функцию вторичной надзирающей власти наряду с действительно решающей властью государства. Является ли эта единственная партия представителем народа? Функция, которой наделил ее Гитлер, была не просто функцией, какую выполняет механизм надзора, эта функция предохранительного клапана от давления снизу, это поправка к авторитарному праву законодательной инициативы, инструмент неизменного плебисцита. Таким образом, в конце концов цезарианский плебисцит в некотором роде является демократической формой государства Левиафана, но не его логическим завершением.
Аталия — не злой тиран; она — абсолютный правитель, действующий из лучших побуждений, как она это понимает, с чувством ответственности за свой народ. В человеческом мирском понимании — она возвышенный пример сильной уверенной в себе личности, которая не нуждается в покровительстве богов.
