В поисках настоящего

пятидесяти слившихся с дорожной пылью одноэтажных домиков; да ненавистная школа, переполненная абсурдными правилами и законами…

Там, внизу, все блеклое, как покинутое душой бездыханное тело. Ледяной ветер носит вдоль дороги тягучее время, а сама гонимая безысходностью жизнь уже давно отсюда сбежала.

Единственное, по чему можно догадаться, что перед мальчиком настоящая деревня, а не искусно сделанная фотография – бурлящая среди острых валунов река, рожденная высоко в горах и спешащая вниз к Большому Городу. Такая же серая, как и все здесь, она шумит день и ночь. На протяжении всей жизни, с самого рождения, мальчик слышал этот шум, похожий на звук водопада. Всегда – весной громче, осенью тише – река шумела, создавая иллюзию движения, мираж жизни. Мчащаяся вперед вода как будто пыталась разбудить вечно сонных, закутанных в толстые свитера из овечьей шерсти людей. Сонных стариков, сонных детей, сонных мужчин и женщин. Но все без толку – вот уже столько веков ничего из этого не выходило.

Все кругом спали. Жизнь не отличалась от сна, а сон от жизни. Люди жили, все глубже сливаясь с холодной серостью скал, среди которых каждый здесь родился.

Мальчик старался вообще не смотреть в сторону деревни. Он не хотел видеть свою жизнь, способную уместиться на ладошке ребенка. Он не хотел видеть это все, зная, что в любой момент ладонь можно сжать в кулак, скомкав мир, погрузив его во мрак.

Мальчик не хотел смотреть сдерживая рвущиеся с глаз слезы на свою маленькую серую жизнь…

Больше ему нравился другой мир, расположенный чуть правее. Даже удивительно! Небольшое движение головы, и вид разительно меняется, а тот же самый пейзаж приобретает совершенно иные интонации. Скучные горы, холодный воздух и шуршание реки превращаются в декорации к красивой и качественной жизни.

Сразу за поворотом дороги, огибающей подножье холма, в небольшом отдалении от деревни, хозяином на пиру развалился санаторий для иностранных туристов – единственное многоэтажное здание, которое мальчик видел воочию (не считая два этажа школы). Этот санаторий, с прилегающей к нему территорией обнесенной высоким забором, создавал на фоне гор впечатление живущего внутри богатства и успеха. Само здание санатория для жителей деревни являлось символом процветания и беззаботной жизни, о которых даже думать было дорого. Выкрашенное в насыщенный красный цвет строение местным представлялось настоящим оазисом, в котором приезжие иностранцы не выживают, как большинство жителей деревни, а полноценно царствуют в свое удовольствие. Конечно же, это было только воображение. Неумолкающие со времен постройки санатория слухи, полностью брались из головы. Местным запрещалось даже близко подходить к его стенам.

Мальчик вообще мало знал об этом «далеком» месте – приезжие только лишь изредка выходили на экскурсию в Мертвый Город, да единицы из них с альпинистским снаряжением – дальше, к леднику. Поэтому, не смотря на то, что санаторий уже более пяти лет грел в своих стенах любителей горного воздуха со всего света, мало кто из деревни хотя бы словом обмолвился с заграничным гостем. Персонал санатория также жил за стенами безвылазно.

Местные жители, каждый день выходя из своих убогих жилищ на пронизанную ледяными ветрами улицу, неизменно видели возвышающуюся над холмом красную черепицу, как раковое напоминание, что их жизнь проходит в нищете, и никуда от этого не деться.

Солнце зашло. Здесь, в горах, никогда не бывало ярких, живописных огненно-красных закатов. Солнце просто в одночасье исчезает, словно сожранное голодным каменным чудовищем, и в мгновение становится темно. Мальчику так хотелось когда-нибудь увидеть настоящий яркий закат! Таким, каким его изображают художники, сравнивая с красной дорожкой, раскинутой на глади океанских волн. Когда-нибудь… он увидит… обязательно…

Мальчик встал, кутаясь в грубый вязаный жилет. Теперь, вернувшись из мира благополучия в свою реальность – невзрачный и даже отталкивающий мир, он почувствовал насколько замерз. Стоя на большом белом камне, не ощущая собственного тела, мальчик смотрел на тропу, по которой ему сейчас предстояло пройти, возвращаясь в деревню. Протоптанная ногами предков, она спускалась к подвесному мосту над бурной рекой. Тропа – жизнь. Тропа – смерть.

Именно так мальчик и воспринимал ее – бесценным подарком, ведущим в горы к спасительному одиночеству – тропой жизни. Наказанием – уводящим в уравновешенную безысходность, серую предсказуемость, скуку, сквозящую в каждой секунде – тропой смерти.

Он знал, что так или иначе ему придется возвращаться туда, что зовется «домом». Сейчас он заставит сделать себя несколько шагов, и уже минут через двадцать окажется в месте, где каждый камень, каждая песчинка испокон веков лежала именно там, где лежит и сейчас.

«Иди! – уговаривал он себя. – Иди! Тебе надо. Тебя ждут… Иди!».

Шаг, еще один… на три шага приблизился он к ненавистной скуке, а затем побежал, чтобы не было так тяжело заставлять свое тело двигаться… чтобы не было так мучительно больно.

Когда до ближайшего в деревне дома оставалось каких-то сто метров, мальчик резко остановился, словно налетел на невидимую преграду. Немного постояв, сделал глубокий вдох, резко выдохнул и уверенно двинулся, ступая твердыми шагами вдоль широкой дороги. Его серьезное, напряженное лицо, говорило, что мальчик совершенно не играет, а в самом деле каждый шаг является для него настоящей пыткой. И с каждым шагом приближаясь к границам деревни, все больше невидимых толстых канатов тянут его обратно, подальше отсюда.

Поравнявшись с первым домом на пути, находящимся в небольшом отдалении от остальных, мальчик вновь остановился.

–  Здравствуй, дедушка Азамат, – улыбнулся он сидящему у крыльца с закрытыми глазами старику. Тот вздрогнул, будто вынырнул из глубокого сна, и удивленно уставился сквозь вечерний сумрак на мальчика.

– А-а-а… Воин, это ты? – сонно улыбнулся старик.

Мальчик знал, что перед ним, подперев бороду резной палкой и с папахой набекрень, сидит самый хитрый человек на свете. Поэтому в наносную сонливость совсем не поверил. Мальчик готов был дать голову на отсечение, что старик заметил его силуэт еще издали, но почему-то решил это не показывать. Дед Азамат всегда себя вел, будто ничего не замечает, не знает, и знать не хочет, хотя именно этот сухопарый старик, сонно сидящий у крыльца своего дома на окраине, лучше любого в деревне все подмечал, все знал и всем интересовался. Не зря же старшие ходили к нему за советом…

– Как твои дела, воин? Небось, опять в Старый Город бегал? – спросил старик.

Мальчику он нравился. Во-первых, только дедушка Азамат относился к нему, как к равному. А во-вторых, всегда называл воином, что безумно льстило чересчур уж безобидному характеру мальчика. Как-то старик сказал: «В тебе течет кровь предков. Кровь-огонь, какой может быть только у настоящего воина. Не то, что у этих сонных бурундуков, днями напролет гоняющих овец по горам. Ты еще покажешь им на что способен, когда обнаружишь живущую в твоей крови силу!» Красивые слова, только мальчик в них совсем не верил.

– Да, дедушка. Именно оттуда я и иду.

– Ох, и попадет же тебе от матери, если она узнает, – притворно беспокоясь, сказал старик, сосредоточенно поправляя съехавшую набок шапку из овчины. – Кстати, она тебя искала.

– Уже иду, – мальчик было собрался скорее бежать домой, но спохватившись, вновь повернулся к старцу. – Давно хотел у тебя, дедушка, спросить. А почему ты сакли на горе называешь «Старым Городом», когда все говорят «Мертвый»?

–  Ошибаются все! Никогда никого не слушай… особенно всех! Это совсем не мертвый город, там жизни полно, хоть и невидимой.

– Жизни? – недоуменно повторил мальчик.

– Потом поймешь. Я тебе как-нибудь в другой раз про те полуразрушенные башни и силу камня расскажу.

– Сила камня… – заворожено, будто коснулся чего-то чудесного, прошептал он.

– Потом! А сейчас ступай. И так мать волнуется.

– Она всегда волнуется, – буркнул себе под нос мальчишка, но все же спешно зашагал дальше.

Дом мальчика находился близко к школе, буквально через дорогу. Такой же типично-стандартный, без каких-то особенностей, как и любой дом деревни: четыре комнаты, маленькая кухонька, да отхожее место.

Самая большая из комнат служила чем-то вроде гостиной (хотя какая гостиная может быть здесь ?). Большую часть комнаты занимал огромный стол. Стол для всего: для постоянных застолий, для семейных «советов», для решения проблем… Мальчику часто казалось, что вся жизнь родителей протекала лишь вокруг этого стола. Что именно он – грубый, совсем некрасивый, нелепо устланный кружевной скатертью и есть главная родительская ценность. Иногда мальчик думал, что стол является стержнем, носителем жизни семьи. Не станет стола, не станет и матери с отцом. И еще думал, что именно из-за него, этого стола, родители никогда не выезжают за пределы деревни – стоит отойти слишком далеко, связь с деревянным монстром оборвется, и сразу упадешь замертво. Причем, у каждой семьи, в каждом деревенском доме стоял в «гостиной» такой же уродец.

Следующая комната была родительской, ровно на одну широкую кровать. Спальня родителей вообще была своеобразным табу – мальчик мог по пальцам пересчитать сколько раз за свою жизнь побывал в ней. Хотя с другой стороны, никто конкретно ему не запрещал туда ходить. Просто с самого детства знание, что «нечего там ребенку делать» витало в воздухе. Даже сейчас мальчик помнил, как будучи совсем еще маленьким трясся от страха во время грозы, но пойти к родителям в спальню, чтобы уберегли, отогнали своим теплом навалившийся ужас, даже помыслить не