ногами.
Когда он присел рядом с ней на диван, англичанка спросила, хочет ли он что-нибудь выпить.
– Нет, спасибо, – вежливо отказался мальчик.
– Ну, смотри сам, – Мари встала и прошла к небольшой барной стойке, расположенной в углу комнаты. Зазвенела стаканами. Что-то налила. И все же принесла два пузатых бокала, с ярко оранжевой жидкостью.
– «Отвертка», – пояснила она, и поставила их на маленький столик. – Показывай… – кивнула она на листы, что Алана держал в руках.
Он протянул ей свои рисунки. Мари вкрадчиво рассматривала каждый из них. То приближала, чтобы разглядеть мелкие детали, то отдаляла, желая понять как они будут смотреться издалека. Чтобы изучить его рисунки у Мари ушло намного больше времени, чем Алан мог ожидать. Так внимательно его работой еще никто не интересовался. И хуже всего, что все это происходило в тишине… гнетущей тишине. Алан вдруг обратил внимание, что его ладони мокрые от пота.
В конце концов, Мари разложила рисунки на столике, вокруг бокалов.
– Мне ли не знать цену признания, – нарушила она молчание, смотря то на Алана, то на рисунки. – Я его добивалась упорным трудом, преодолевая огромные расстояния и делая неимоверные усилия над собой. И вот я на вершине славы, откуда мне хорошо видно, что девяносто девять процентов моих усилий были напрасны. Я растрачивала себя впустую, стараясь добиться признания. Только лишь потому, что сама не могла признать свой талант. Могу поспорить, ты сейчас сидишь на иголках, дожидаясь моего вердикта: похвалы или унижения. Ты превратил меня в судью, от которого зависит, хороший ты художник или ни на что не годен… Я это знаю, потому что сама делала так же. Как только я поняла, что самое главное – это моя самокритика, что
– Больше всего на свете! – послушно ответил Алан.
– Нравиться ли тебе то, что получается в результате?
Немного подумав, Алан ответил:
– Не всегда, но в большей степени мне хочется любоваться результатами своей работы. Из этих рисунков, что я принес, мне нравятся все. Я ими горжусь…
– Ты хороший художник? – спросила Мари.
На этот раз Алан знал наверняка:
– Да. Я много не знаю, но у меня есть талант и стремление его совершенствовать.
Мари удовлетворенно улыбнулась:
– И я так считаю… Мне постоянно приходиться сталкиваться с искусством во многих его проявлениях, и я уже давно научилась отличать фарс от настоящего. Так вот, ты – настоящий. Твои работы хочется разгадывать.
Алан заулыбался. Увидев это, Мари поспешила добавить:
– Только, пожалуйста, не сливайся со своими рисунками, не считай, что они – это ты, ты – это они. Так тебе легче будет принимать правдивую критику, которая призвана не растоптать тебя, а сделать совершеннее. В свое время, я бы многое отдала, чтобы это понять.
Мари встала, сделав всего один глоток из бокала.
– Пошли. Я хочу сделать тебе подарок за то, что помог мне вчера выбраться из гор… – и взяла его за руку, поведя в другую комнату.
В комнате кроме книжного шкафа во всю стену, огромной кровати и ковра ничего не было. Она подошла к шкафу, взяла с одной из полок большой лист бумаги А3, прикрепленный к планшету, пинал из ткани, и протянула это Алану.
Он чувствовал себя полным дураком, уставившись на ее дары, словно видел такие вещи впервые.
– Спасибо, – протянул Алан, хотя не понимал, за что благодарит.
– Нет-нет… – покачала она головой и вышла из комнаты. Спустя минуту в воздухе закружилась приятная мелодия.
– Я хочу, чтобы ты меня нарисовал… – вернувшись с бокалами, сказала Мари. Один она поставила на ковер, а другой оставила у себя, усевшись на кровать. – Пожалуйста. Это очень важно, и я этого очень хочу.
В той комнате она успела переодеться в голубую, почти белую мужскую рубашку. Рубашка доходила ей до середины бедер, а ноги оставались почти оголены. Для Алана, который за всю жизнь и декольте ни разу не видел, это было все ровно, что раздеться.
Мари улыбнулась, оглядев себя:
– Нравиться? Специально попросила принести, чтобы я на рисунке получилась посимпатичней… Чего молчишь?
У Алана сперло дыхание, во рту пересохло, а мысли начались сумбурно сталкиваться внутри головы.
– Ты очень красивая в ней, – еле выдавил он из себя.
– Вот и отлично! – обрадовалась Мари. – Тогда я сяду, чтобы получилось хорошо. Полубоком пойдет? Вот так…
– Да, хорошо… – Алан уселся на пол, вытянув перед собой планшет с листом так, чтобы Мари не дай Бог не заметила его возбужденный член, предательски выпирающий бугром. – Только когда я буду рисовать, ты молчи, хорошо?
– Договорились… – она показала жестом, как застегивает губы на замок.
Алан глубоко вздохнул, стараясь вернуть себе способность мыслить, прикрыл глаза, и на несколько минут замер в неподвижности. Его окружала лишь темнота и музыка, доносящаяся из гостиной.
Разомкнув веки, он сразу коснулся заранее выбранным великолепно отточенным карандашом шершавой бумаги… В ту же секунду его будто пронзил разряд электричества, заставив каждую клеточку чувствовать, и весь сгусток ощущений постепенно оказался на кончике грифеля. Алан сделал огромное усилие над собой, чтобы заставить руку сделать хоть черточку… Все! После этого от Алана не требовалось хоть какого-то сознательного участия – рука сама выводила короткие штрихи, чертила линии и ставила точки… Ему нужно лишь смотреть на Мари, а затем на бумагу, удивляясь, как постепенно рождается ее образ. Все это продолжалось считанные секунды. Ему так казалось…
Когда карандаш и планшет с листком рухнули на ковер, Мари ожила, разрушив окружающую ее оболочку из неподвижности камня.
– Я посмотрю?! – спросила она, но не дожидавшись разрешения, взяла лист.
Алан залпом выпил стоявший рядом напиток.
– Сколько времени прошло? – спросил он по-русски зная, что Мари поймет вопрос. Ему нужно следить, чтобы попасть домой вовремя.
– Больше часа, но точно сказать не могу… А разве твои часы не работают? – она неотрывно рассматривала свой портрет, в необычной интерпретации художника. – Какая я… оказывается… красивая.
Алан улегся спиной на ковер, ему хотелось спать.
Девушка положила рисунок на кровать, а сама вышла из комнаты, прихватив пустые бокалы, чтобы прийти с новой порцией дурманящего напитка. Алан принял от нее коктейль чувствуя, как по телу медленно расползается ватная истома, сладкое опьянение прекрасной Мари, медленной музыкой, роскошью свободы, творчеством… и жизнью в целом.
«Вот оно счастье?» – спрашивал он себя.
– Научи меня рисовать… – попросила Мари. – Только я хочу разукрашивать свои ощущения яркими красками: гуашью или маслом…
Она лежала на ковре напротив него в каком-то полуметре. Он мог слышать аромат ее кожи.
– Я не умею рисовать кистью, – с сожалением признался Алан. Больше всего на свете он хотел бы отдать Мари хоть что-нибудь в благодарность за ее уроки, за мудрые слова и веру в него.
Она улыбнулась:
– Тогда давай учиться вместе…
Девушка поднялась, прошла к шкафу, и достала оттуда несколько кисточек, банки с гуашью, пластиковый стакан с водой. Алан еще не совсем понимал…
Мари дала ему кисточку:
– Выбери цвет.
Алан из двенадцати выбрал красный – энергия желания и счастья распирала, разрывала его изнутри. Мари расстегнула еще две верхние пуговицы и оголив свое плечо попросила:
– Рисуй…
Он коснулся красной кистью ее шеи. Мари вздрогнула, отдаваясь чувствам. Тело мгновенно покрыли «мурашки». Алан вел кистью, оставляя линию от шеи к плечам. Он прикусил губу, чтобы не вгрызться похотью в столь желанное тело.
Время от времени он очищал кисть, чтобы смочить ее другим цветом. Алан сам не понимал себя, рисуя всплывающие в голове образы.
Когда Мари легла на пол, расстегнув рубашку, Алан впервые в жизни смог увидеть груди женщины. Кисть сама вела к ним, прокладывая неведомую, запретную до этого мгновения тропу… дорогу страсти, желания и любви… В данный момент он не мог управлять собой, полностью отдаваясь на волю овладевающим чувствам.
Потом настала очередь Алана стать холстом. Мари помогла снять с него рубашку, штаны… Теперь они не ограничивались кисточками, рисуя пальцами и ладонями. Прежде, чем закрасить часть кожи, они покрывали ее поцелуями, после чего на этом месте возникали цветы, образы людей и целых миров. Вокруг них все было залито смешавшейся краской… Алан думал, что сойдет с ума от необузданной силы требующей тела этой странной девушки. Мари притянула его к себе, помогая проникнуть внутрь…
Страх, неуверенность, бессилие, пустота… уверенность, мощь, жажда смешались внутри него в тот самый миг. Сейчас он был всем – и злом, и добром, и тьмой, и светом. Он был собой, воплощением гармонии.Когда Алан вышел из ванной комнаты и, преодолев гостиную, вернулся в спальню, то обнаружил Мари все так же голую лежавшую животом на кровати, мыслями полностью погруженную в небольшой ноутбук. Он перешагнул через разбросанные по измазанному ковру краски, стараясь не наступить на яркие пятна. Лишь только он улегся рядом, Мари закрыла ноутбук, и положила его на полку, чтобы не мешал.
– Ведь это у тебя было впервые? – спросила Мари, смотря на него влюбленными глазами. Алан наслаждался прикосновениями – ему казалось, гладкость ее кожи никогда не надоест.
– Да… У нас девушка не может заниматься сексом до свадьбы… Иначе будет опозорена и
