ДЕБОРСКИЙ. Вот дают! Ну и маскарад. Надо к ним выйти!
МОРЕВ. Лучше не надо. Нельзя касаться их. Это действует на них разрушительно. Похоже на убийство.
ДЕБОРСКИЙ. Убийство? Это хорошо. Убийство - это необходимый результат. Решение всех проблем.
Деборский ринулся, как из зрительного зала на сцену, где шло представление, вдруг все исказилось, как в картинах с нарушением и ломкой форм вещей и фигур, и исчезло. Деборский упал и поднялся сам не свой. Ирине Михайловне помогли увести его. Юли не видать, Морев отправился на поиски.
Полина инстинктивно поспешила в дом, погруженный в сумерки белой ночи, лишь кое-где горел свет... Послышались голоса с интонациями из прошлого. Это были Евгения и Марианна.
МАРИАННА. А где Орест?
ЕВГЕНИЯ. Поди поищи его, знаешь где? В чулане.
МАРИАННА. Вы смеетесь надо мной.
ЕВГЕНИЯ. Скорее над Орестом. Скажу тебе по секрету: Коломбина назначила свидание Пьеро в чулане на чердаке. Но я-то не пойду.
МАРИАННА. Куда вам!
ЕВГЕНИЯ. А ты бы пошла?
МАРИАННА. Ну да.
ЕВГЕНИЯ. Сейчас.
МАРИАННА. Но он ведь ждет вас.
Шум и крики из сада заставили их выбежать из дома. Полина поднялась на третий этаж: что если там, вместо мансарды, все еще чулан. И там Орест.
ПОЛИНА. Орест?
ГОЛОС СМОЛИНА (
Дверь открылась, дверь мансарды, освещенной в окна светом белой ночи.
Полина все еще чувствовала присутствие Ореста, пока отзвук его голоса не пропал во времени.
Мансарда Ореста Смолина. Колокольчик. Орест открывает дверь, входят Марианна и госпожа Ломова.
СМОЛИН. Евгения Васильевна! Какими судьбами?
Евгения не отвечает, с любопытством осматриваясь вокруг.
Марианна прошла в комнату, где она обычно раздевалась, и присела в кресле. Орест даже не взглянул на нее, а бывал ведь всегда с нею приветлив, как с барышней.
На столе Евгения заметила листы, которые поразили ее.
ЕВГЕНИЯ. А эти рисунки с Марианны?
СМОЛИН. Да, как видите.
ЕВГЕНИЯ. Ах, что я вижу?! Это вы с меня писали? Когда? Где вы меня видели?
СМОЛИН. Это все я писал с Марианны. Вас я видел лишь такой, как в портрете, или сейчас.
ЕВГЕНИЯ. А лицо едва намечено. Почему?
СМОЛИН. Здесь главное - фигура, стать, поза. Это этюды с натуры, а не портрет или картина.
ЕВГЕНИЯ. И на лицо скорее здесь я, а не Марианна, признайтесь?
СМОЛИН. В чем я должен признаться? В том, что влюблен в вас? Это правда. Это не преступление.
ЕВГЕНИЯ. Зачем вам это понадобилось?
СМОЛИН. Что?
ЕВГЕНИЯ. Писать с Марианны.
СМОЛИН. Я говорил вам.
ЕВГЕНИЯ. Но почему я узнаю себя?
СМОЛИН. И о том я говорил вам. Я в Марианне угадываю вашу юность. Ваши слова доказывают, что я не ошибся. Напрасно вы сердитесь и устраиваете допрос.
ЕВГЕНИЯ. Я не сержусь на вас. Но все это очень странно. На ваш взгляд, мы с Марианной - близнецы или двойняшки.
СМОЛИН. Нет, вы совсем разные. Но типаж, чисто природный, один. Ничего в этом нет странного. Человеческих типов на чисто природном уровне не так уж много. Я знаю и другую причину, отчего вы в рисунках с Марианны узнаете себя.
ЕВГЕНИЯ. Другую причину?
СМОЛИН. Есть общие типы и у художников. Так у Тициана одного типа женщины, у Ренуара - другого. Видимо, вы - мой тип женщин, или я уже так свыкся с вашим обликом, что все женщины на вас похожи в моих глазах.
ЕВГЕНИЯ. Оказывается, вы умеете не только молчать, но и говорить.
Они совсем забыли о девушке. И тут Марианна, о которой забыли, весьма задетая, не зная, что делать? уйти? куда? - вдруг, не без вызова в движениях и переживаниях, разделась и явилась в мастерской, тотчас оттеснив госпожу Ломову на второй план. Орест рассмеялся и взялся за карандаш, показывая рукой, какую позу ей принять.
ЕВГЕНИЯ (
МАРИАННА. Нет, вы нам не мешаете, не правда ли, Орест? Как я не мешала, когда он писал с вас.
ЕВГЕНИЯ. Есть же разница.
МАРИАННА. И весьма существенная.
Евгения опустилась в кресло у стола, на котором лежали листы с рисунками; Орест писал сидя на табурете, картон с бумагой на коленях; обнаженная девушка, казалось, вольным шагом вступала по земле, освещенной солнцем. Молодость и свобода - как вызов действительности с ее ужасами, там сцена, здесь реальность, как в театре. Живая картина, которая проступает тут же на листе. Что-то чудесное, чем живут художники, часто в нищете. Соприкосновение с вечностью.
Слышно, как захлопнулась с металлическим звоном дверь лифта, зазвенел колокольчик звонка; Орест, подняв указательный палец, мол, замрите, вышел в прихожую.
ГОЛОС СМОЛИНА. Игнатий Григорьевич!
Евгения поднялась и, показывая знаками, что ее здесь нет, скрылась в другой комнате. Орест заглянул в комнату и, пригласив войти Ломова, уселся продолжать работу, как ни в чем не бывало, но Марианна зарделась.
Ломов уселся за стол, где сидела его жена, и с веселым видом уставился на девушку.
ЛОМОВ. Хороша? Хороша! Ей-богу, хороша! Я удивляюсь на вас, Орест Алексеевич, как вы спокойно можете глазеть на ее прелести? Диана!
СМОЛИН. Вот правильно сказали. Диана.
ЛОМОВ. Она Диана, ну а вы-то мужчина или нет?
СМОЛИН. Здесь дамы, Игнатий Григорьевич.
ЛОМОВ. Дамы? Где это они?
СМОЛИН. Дианы разве вам мало?
ЛОМОВ. Ах, здесь Фаина Ивановна?
СМОЛИН. Нет.
ЛОМОВ. Приехала одна?
