египетским владычеством, наверняка будут недовольны, прочитав это пророчество. Могучее войско, хлынувшее из глубин Азии, призвано было открыть эру «Восходящего Солнца». Но как увязать это мирное время «Солнца» с идеей того спасительного владыки, который установит свое правление мечом?
И в этот новый «золотой век» Риму суждено платить дань, троекратно превосходящую ту, которую прежде получал он сам. Все ликуют, а Рим гибнет!
Деллий, запутавшись в собственных мыслях, спрятал папирус и решил прогуляться, дабы развеять тягостное настроение.
На лагерь спускались сумерки. Солдаты отдыхали. Кто-то пил кислое вино, похожее больше на уксус, кто-то просто спал, не обращая внимания на шум. В палатке царицы тускло светила масляная лампа. Деллий заметил, как туда вошел лекарь. Царица скрывала, что, как и многие в лагере, переживает странные приступы незнакомой болезни. Она каждое утро выходила из палатки свежая, отдохнувшая, как только что из прохладного бассейна.
Повинуясь неосторожно нахлынувшему чувству, Деллий направился к палатке той, о которой безнадежно грезил вот уже несколько месяцев.
«Приветствую тебя, царица», – Деллий замер на пороге. Врача уже не было, и Клеопатра приводила себя в порядок после осмотра. Она стояла, совершенно обнаженная, служанка подавала ей платье, ее тело отражало свет луны, выглянувшей из-за облаков. Без тени смущения Клеопатра продолжила одевание. Под стать ей была и служанка, невозмутимая, молчаливая, средних лет египтянка. Она и бровью не повела, увидев солдата в палатке госпожи. Обе женщины молча, игнорируя Деллия, заканчивали приготовления к ужину. Царица должна была выглядеть безупречно, и это требовало много времени. Деллий, как деревянный, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой так и остался стоять в проходе палатки.
«Ты свободна, – Клеопатра легким движением руки отослала служанку и наконец взглянула на Деллия. – Ты хотел мне что-то сказать, Деллий?»
Мужчина проглотил наконец ком, застрявший в горле: «Я должен принести извинения, царица. Но ты вроде как и не заметила, когда я зашел. Будем считать, что ничего не было. В любом случае я готов понести любое наказание за свое бесстыдное вторжение». «Наказать тебя? Чтобы все в лагере узнали о том, что их офицер несколько минут, стоя, как дурак, посреди палатки, лицезрел прелести царицы? Я не сделаю тебе такого подарка. Ничего не случилось. Ты только что вошел и попробуй сказать что-то другое. Тогда ты и будешь наказан, но только за навет на Владычицу Египта». Деллий в очередной раз поразился мгновенной реакции и уму Клеопатры. «Я зашел по делу, царица. Не хотелось бы мне, чтобы все в лагере получили такое послание, которое я принес тебе. Не думаю, что удастся остановить поток этой грязи, но ты должна быть предупреждена», – Деллий решил вдруг рассказать все этой женщине, поразившей его только что и умом, и... волшебной, мистической прелестью нагого тела. Ни одна из тех женщин, с которыми он проводил ночи, не восхищала его так, как эта почти сорокалетняя египтянка, родившая четырех детей, живущая уже пять месяцев в тяжелейших условиях военного лагеря.
Он рассказал все, о чем прочитал, и высказал все свои сомнения. Клеопатра слушала молча. «Самым страшным пророчеством, царица, стало пророчество о золотом дожде, под которым погибнут жители Вечного города, а Вдова, именуемая Госпожой, вернет оставшихся в живых к золотому веку. После таких слов ты становишься более уязвимой для клеветников, Клеопатра. Может быть, стоит предпринять попытку опровергнуть пророчество?»
Только теперь Деллий заметил, что в молчании Клеопатры было больше недоверия, чем внимания. Неужели он заслужил это своим рассказом или тем, что вторгается в то, что ему неподвластно?
«Почему ты решил говорить со мной наедине, Деллий? Почему не захотел, чтобы при нашей беседе присутствовал Антоний?» «Когда-то я уже говорил с тобой наедине, Клеопатра, и, по-моему, дал тебе тогда разумный совет. А сейчас... У Антония много дел и без этих проблем. И ты знаешь, что он очень подвержен интересу ко всяческим проявлениям мистики. Стоит ли волновать его нашим разговором?»
«Ты не настолько хитер, чтобы обмануть меня, Деллий. Не пытайся придумать причины, их просто нет. В ответ на твой рассказа, я хочу успокоить тебя. В самом „страшном“, на твой взгляд, пророчестве говорится не о том, что вдова-госпожа уничтожит Рим, как того опасаются трусливые жители Вечного города. Можешь передать всем, Деллий, что пророчество гораздо страшнее. В тот момент, когда весь мир окажется в руках той, которая пришла изменить его, небо обрушится на землю в виде огненного дождя, который будет изливаться непрерывно в течение многих дней. Земля и даже море погибнут в гигантском пожаре, и больше никогда не будет ни ночи, ни дня, ни восходов, ни закатов. Ничего, кроме Единственного и Чистого, кроме Страшного суда могущественного бога, царствующего ныне среди небытия».
Деллий замер в ужасе. От Клеопатры исходила неведомая сила, заставлявшая голос, опустившийся до шепота, звучать как голос оракула. Глаза ее блестели волшебным полубезумным огнем, тело напряглось, плечи выпрямились, она вся подалась навстречу Деллию, и он невольно отшатнулся, намереваясь убежать из палатки. Ноги не двигались, скованные страхом.
И тут Клеопатра захохотала. Она смеялась громко, от души, заполняя своим смехом самые темные уголки палатки. Она указывала пальцем на остолбеневшего Деллия и откровенно потешалась над ним. Он не понимал, что она кричала сквозь смех, она заговорила на египетском языке. Но инстинктивно он чувствовал, что это грубые ругательства, осыпающие его сейчас «золотым дождем».
Деллий, вдруг потеряв на мгновение разум, набросился на царицу. Он ударил ее сначала по лицу, остановив смех, потом кинул на походную жесткую кровать и стал яростно срывать с нее одежду, крича страшные непристойности. В голове не было ни одной мысли, только ярость, страсть и стремление наконец- то утолить желание, обуревающее его, и отомстить за унижения, обиды, оскорбления.
Его руки дрожали, когда он рвал тонкую ткань платья, когда срывал с шеи жемчуг. И только когда он коснулся неожиданно прохладного тела женщины, в голове вдруг прояснилось, и он понял – она не сопротивляется. Боясь поверить в это, он взглянул в лицо царицы, ожидая увидеть огонь страсти и желания, но отшатнулся, как от ядовитого жала змеи. О, Боги, сколько ненависти, презрения и гадливости было в глазах Клеопатры. Как он оказывается противен ей, если она так брезгливо отвернулась, не желая даже тратить силы на сопротивление.
Деллий вскочил с ложа и, не оглядываясь, поправляя одежду, пошел к выходу из палатки. Он оглянулся лишь на секунду, услышав шепот царицы: «Теперь я знаю, за что ненавидеть тебя, Деллий»...
Бегство Деллия
Дальнейшая история взаимоотношений Деллия и Клеопатры похожа на непрекращающуюся битву. Он писал ей длинные, иногда трепетные, иногда непристойные письма. В них не было и намека на просьбу о прощении. Он любил и страстно желал ее, она ненавидела и презирала. Деллий озлобился и начал мстить, настраивая Антония против жены. Клеопатра не испугалась. Она, как могла, приближала конец Деллия. Вместе с Алексой и со своим врачом, хитрым и мудрым египтянином, она принялась плести интриги против соперника, зная, какое огромное влияние имеет на Антония. Деллий, зная о безжалостном отношении Клеопатры к противникам, понял, что его в лучшем случае отравят, в худшем – прирежут как бродячую собаку. Быть убитым женщиной, которую любил до безумия, что может быть чудовищней? В лагере он знал все тайные ходы и выходы и поэтому посчитал наилучшим для себя сбежать. Ночью, никем не замеченный, он перешел линию фронта и дезертировал в лагерь Октавиана. Ярость переполняла Деллия, и, едва оказавшись у противника, он немедленно выдал ему все планы Антония...
Прорыв блокады
Тем временем решение о морском сражении было принято, и Антоний начал готовиться к решительному бою. Сразу же перед ним встало достаточно серьезное препятствие. Транспортные корабли были слишком легкими, чтобы выдержать серьезное сражение, и Антоний принял решение сжечь их. Тем более что для них не хватало опытных моряков. После этого флот Египта составил всего 230 кораблей, Октавиан же мог выставить против них 400 судов.
Тактика, которую собирался применить Антоний, была опробована ранее и оправдала себя. Это тактика мгновенного абордажа кораблей противника. Как оказалось, Октавиан готовился к такому же ведению боя. Разница была в том, что Октавиан собирался так сражаться, в то время как Антоний должен был прежде всего прорвать блокаду и, может быть, бежать, выйдя в открытое море.
Несколько дней Антоний потратил на то, чтобы рассадить на корабли двадцать тысяч своих легионеров, но в самый момент отплытия на море поднялась буря. Солдатам запретили выходить с кораблей, которые теперь были хорошо видны неприятелю. Эффекта неожиданности не получилось. Только через день эскадра
