интересного. Он был этому несказанно рад, поскольку всем сердцем желал, чтобы виновным оказался не этот моряк. Осталось двое подозреваемых: лорд Стоувал и сам граф Спенсер. Этих двоих Хью тоже не хотелось видеть виновными, но часы адмирала Миддлтона отсчитывали дни, и государственные тайны утекали из Адмиралтейства, как из ржавого днища корабля. Придется выбирать. Он предположил, что Спенсер вряд ли мог приказать провести расследование, если бы сам был виновным, и сосредоточился на Стоувале в надежде, что Меггс права и преступник действительно он.
Предварительные отчеты разных работающих на Хью людей были не в пользу Стоувала. Несмотря на безукоризненную репутацию в обществе, из Сити и с лондонской биржи просачивались слухи, что карманы Стоувала пусты и сам он нечист на руку. Он имел дело с удивительно большим количеством разных банков и по крайней мере с одним имеющим сомнительную репутацию ростовщиком. У него был дом в Мейфэре — на углу Гросвенор и Парк-лейн, и жена, ни в чем себе не отказывавшая.
И Хью предстояло послать туда Меггс. Об этой перспективе даже думать не хотелось. Сильно заныла нога — сказалась длительная прогулка. Капитан машинально помассировал мышцу бедра, стараясь унять боль.
— Часто болит?
Хью взглянул на Меггс: вместо того чтобы расшифровывать очередной код, она смотрела на него. Неудивительно. Она всегда выполняла упражнения очень быстро. У нее были несомненные способности, да и схватывала она буквально на лету. Когда капитан не ответил, она встала, медленно подошла к нему и остановилась за спинкой его стула. Она двигалась неторопливо, словно не была уверена, что делает.
— Если хочешь, — начала она, — я могу сделать тебе массаж. — Она положила руки на плечи Хью и начала массировать напряженные мышцы шеи. — Я все время делала массаж Нэн. Массировала ей плечи и руки, когда у нее начался ревматизм.
Ее тонкие пальчики погружались глубоко в плоть, изгоняя напряжение и скованность. Хью попытался сказать что-то нормальное, безобидное, чтобы скрыть, насколько он потрясен ощущениями, вызванными массажем.
— У тебя сильные руки, — наконец выдавил он.
— Стали такими. Старуха Нэн заставляла меня каждый день массировать ей плечи, чтобы руки стали сильнее.
Он слышал веселье в ее голосе, а в темном окне отразилась улыбка, если, конечно, ему не показалось.
— Сколько тебе было лет, когда ты начала воровать?
— Двенадцать, почти тринадцать.
— Так много? — Первоклассных воровок ее калибра обычно тренировали с колыбели.
Меггс промолчала, только продолжала сильными уверенными движениями массировать его плечи. Господи, как же это было приятно!
— А старуха Нэн? Почему она так долго ждала?
— Мы встретились, когда я уже начала воровать.
— Что ты имеешь в виду? До нее ты работала на кого-то другого? — Хью самому не понравился грызущий его жадный голод. Но он ничего не мог с собой поделать. Он бы душу продал, лишь бы узнать об этой девочке больше.
— Ни на кого. Я начала сама.
— Как?
Воцарилось долгое молчание. В комнате слышался только треск поленьев и шипение огня в камине. А Меггс решала: сказать или не сказать ему?
— Я не хотела воровать, но мы голодали, у нас не было ни жилья, ни денег.
— А ваши родители?
— Умерли.
Конечно. Откуда же еще появляются на улицах дети?
— И ты начала воровать?
— Нет, я начала работать шлюхой.
Лучше бы она нанесла ему удар в челюсть. Всякий раз, когда Хью думал, что начинает понимать ее, она камня на камне не оставляла от всех его представлений. Это настолько противоречило всему, что она говорила раньше, что он даже растерялся, не зная, чему верить. Он почувствовал гнев, но не мог сказать, на кого он был направлен — на нее или на того, кто принудил ее к проституции. Он поднял голову и уставился на ее отражение в окне. Меггс стояла за ним, частично скрытая спинкой стула.
— Но у меня ничего не получилось, — продолжила она. — Мне было всего двенадцать, й на меня никто не смотрел. Даже на Ковент-Гарден. — Она издала самоуничижительный смешок. — А потом Энни — она работала на Ковент-Гарден — пожалела меня и отдала своего клиента, молодого и чистого. Он был в стельку пьян, но явно богат. И я пошла с ним, но он оказался настолько пьян, что даже не смог снять одежду и захрапел. Кошелек выпал у него из кармана, а он ничего не заметил. Так что я взяла кошелек и ушла. А он так и остался в подворотне. — Меггс пожала плечами, как делала всякий раз, когда старалась показать, что это не имеет значения. Имело. Да еще какое.
В подворотне. У нее даже не было денег на комнату с кроватью… Господь милосердный! В двенадцать лет! В таком возрасте дети не должны оставаться одни и уж тем более не должны заниматься проституцией ради еды. Хью буквально пожирал черный гнев. Потому что он видел сотни таких девочек раньше и проходил мимо, забывая о них, как только переходил на другую сторону улицы, или входил в дом, или оказывался на борту своего корабля. Да и этим утром он сделал то же самое!
Руки Меггс продолжали работать. Она говорила спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, стараясь показать, что уже давно об этом не думала.
— Это был толстый кошелек, он помог нам с Тимми продержаться две недели. Но я осмелела. И начала попрошайничать. Но я только делала вид, что прошу милостыню, а на самом деле высматривала молодых пьяных мужчин. Я пошла на Сент-Джеймс, где мы вчера были, и наблюдала, как они вываливаются из своих клубов поздно вечером, шла за одним или двумя, потом в темноте толкала их, извинялась и уходила с их кошельками. Вот как все началось. В течение года я имела дело только с пьяными и приобрела некоторый опыт. А потом меня нашла Нэн. Но я до сих пор люблю пьяных.
Хью легко представил все, что она рассказала, почувствовал отчаяние, которое толкнуло ее на путь преступлений. Он не мог не восхититься силой духа этой хрупкой девочки, ее умению выжить. Многие члены общества, оказавшись по воле случая в подобных условиях, умерли бы голодной смертью. Любая из юных девиц, которых его мать с упорством, достойным лучшего применения, ему поставляла, упала бы в обморок от одной мысли о том, что ей придется заботиться о себе. Для этого нужны смелость, хладнокровие и прочный хребет. Да, он искренне восхищался Меггс. Она напоминала ему его самого.
Но ей было двенадцать лет. Эта мысль не давала ему покоя. А что было с ней раньше?
— А ты, капитан? — вторглась она в его мысли. — Как ты дошел до жизни такой — используешь воров для нужд правительства его величества?
— Тебе не следует это знать.
— Мне много чего не следует знать и делать. — Ее пальцы нащупали напряженный участок мышцы. — Миссис Таппер говорила, что ты был командиром корабля и вел себя геройски в Абукирке. Там тебя и ранили.
— Нет, это было позже — в Акре. Другое сражение — на земле. Я был, так сказать, не в своей стихии.
Меггс несколько секунд молчала. Движения ее рук замедлились.
— Что же случилось с твоей ногой?
— Ее едва не оторвало. Взорвался наш же артиллерийский снаряд с одного из кораблей. Я был ранен. — Хью услышал горечь в собственном голосе и почувствовал кислый привкус во рту. Обычно ему не были свойственны такие приступы жалости к самому себе. Хотя, возможно, это ненависть к себе. Или всему виной бренди. Во всяком случае, это не могло иметь ничего общего с тем, как пальцы Меггс разминали его плечи, с легким ароматом роз, исходившим от ее рук. Он потратил почти час на покупку этого мыла. — Господи, как приятно!
Он на минуту закрыл глаза, а когда открыл, увидел ее отражение в окне.
