дяде не рассказывать им и сдержала слово.
У тети Вилли под ложечкой явно было все в порядке, ее как будто ничто не тревожило. Спокойно и молча она расправилась с ленчем, но от печенья отказалась. Джулиана решила, что она оставила его про запас. На случай землетрясения или ядерного взрыва. Вильгельмина Пеперкэмп всегда знала, что и как делать, и это заставляло окружающих — и даже сестру, жившую по другую сторону океана — чувствовать себя не в своей тарелке. Но Джулиану, которой частенько приходилось сталкиваться с неуместными претензиями и высоким самомнением окружающих, прямота тетки скорее привлекала, но уж никак не отталкивала.
— А теперь, — сказала тетя Вилли, когда они покончили с едой, — ты должна без утайки рассказать, зачем ты приехала.
— А почему я первая?
Тетя Вилли начала собирать с себя хлебные крошки.
— Ты мне не доверяешь?
— Конечно, доверяю. Дело не в этом!
— Тогда в чем? Джулиана, я ведь не твоя мать. Она тебе ничего не рассказывает, потому что думает, что так она защищает тебя. — Собрав крошки в ладонь, Вильгельмина отправила их в рот. — Мне ты не дочь, а даже если бы была дочерью, я все равно не думаю, что человека нужно защищать от прошлого.
Джулиана постоянно страдала от скрытности матери и в душе согласилась с теткой, но все же сказала:
— Не стоит так критиковать при мне мою мать.
— Я не критикую, я говорю правду. — Она смотрела мимо Джулианы, в окно. — Если хочешь, рассказывай.
— Я хочу, тетя Вилли. Но почему вам обязательно нужно все усложнять? Хотя, ладно. Скажу вам сразу, я знаю совсем немного, но уже то, что мне известно, приводит меня в замешательство.
— Давай-ка по порядку, — велела тетка.
Джулиана, вздохнув, начала свой рассказ с того момента, когда застала в кондитерской матери Рахель Штайн, потом рассказала обо всем, последовавшем за этим, не упомянув лишь, что она знает о Камне Менестреля, знает, где он, знает его легенду и его тайну. Тетя Вилли выслушала, ни разу не перебив, а когда Джулиана закончила, старуха откинулась на спинку и закрыла глаза. Джулиана впервые обратила внимание на высохшее, изборожденное морщинами, бледное теткино лицо.
— Боюсь, что для Джоханнеса это добром не кончится, — сказала она наконец. — А Мэтью Старк не говорил тебе, откуда ему известно о существовании Джоханнеса?
— Нет, — ответила Джулиана, почувствовав, как ее сердце сжалось от страха за дядю. Она всегда с волнением вспоминала этого мягкого, интеллигентного старика. Она не задумываясь избавилась бы от Менестреля сейчас, если бы это могло помочь дяде — или кому-то другому. Но он предостерегал ее тогда, семь лет назад, от этого соблазна. Он велел ей хранить тайну Менестреля и никогда — никогда! — не использовать ее, если она не знает точно, откуда ей угрожает опасность. «Ты не должна думать только о последствиях своего бездействия, — сказал он, — Подумай также о последствиях своих действий. Подумай о людях, с которыми тебе придется иметь дело. Как они поведут себя, если узнают, что камень у тебя, если завладеют им? Стоит ли одна спасенная жизнь нескольких погубленных?»
Резонные вопросы. А тогда они показались ей слишком надуманными.
— Тетя Вилли, вы знаете что-нибудь? Что происходит? Кто такой Хендрик де Гир? Как он связан со всем этим?
Когда Вильгельмина наконец открыла глаза, взгляд их был гневным.
— Я не могу точно сказать, что происходит, но что касается Хендрика де Гира… Да, я знаю его. Это дьявол.
— В каком смысле? Откуда вы его знаете? А мама…
— Твоя мать тоже знает его. И Рахель знала. Мы все знали. Он был нашим другом до войны и во время войны.
— Но вы только что сказали…
— Да, сказала. Хендрик предал нашу дружбу. Но до тех пор, пока я не поговорю с твоей матерью, я не скажу тебе о нем больше ни слова. Только одно — ты должна остерегаться его, Джулиана.
— Тетя, так нечестно.
Вильгельмина пожала плечами; ее мало тронуло это обвинение.
— А Рахель Штайн? Как вы познакомились с ней?
— Ах, Рахель. — Взгляд Вильгельмины смягчился, она вздохнула. Джулиана почувствовала ее печаль и — гнев. — Не могу смириться с тем, что на долю Рахель выпало столько страданий. Этому нет оправдания. Нет. Она была очень хорошим человеком, Джулиана, — моя любимица, такая смешная, но такая надежная подруга. А кроме того, из всех людей, которых я когда-либо знала, она была самой интеллигентной. Видела бы ты ее до войны! О, какой огонь пылал в ее глазах! Она с братом жила у меня во время оккупации. Они были евреями, так что нам приходилось вести себя очень осторожно.
— Вы прятали их?
Тетя Вилли важно качнула головой, но в этом жесте не было ни удовлетворения, ни гордости.
— А я и понятия не имела! Мать ничего не рассказывала мне.
— А почему нужно рассказывать об этом? Многие прятали евреев. Многие, но не все. И десятки тысяч евреев погибли. Их согнали, как скот, и вывезли; они умирали от голода, их мучили, расстреливали, травили газом. Я спасла двоих. Двух очень дорогих, очень важных для меня людей, но только двух.
— Тем не менее.
— Это не оправдание. Мне нечем хвастать.
Джулиана пыталась представить, какими были сорок лет назад ее тетка, Рахель Штайн, мать, через что пришлось пройти этим женщинам в юности. Тогда они были моложе ее. Отважилась бы она скрывать евреев от нацистов? Ей хотелось думать, что да. Но она надеялась, что ей никогда не придется проверить это. Такое, подумала она, не должно повториться.
— Штайны, должно быть, были очень благодарны вам, тетя Вилли, — сказала она.
— В каком-то смысле да, конечно, но все не так просто, — спокойно сказала Вильгельмина. — Они стали изгоями, Джулиана, их преследовали только за то, что они евреи, а я, только потому что не была еврейкой, оказалась выше их, и они зависели от нас — от меня, твоей матери, дяди, наших родителей. Мы могли помочь им, но мы же могли их уничтожить.
— Но вы выбрали первое.
— Выбрала? Я бы так не сказала. У меня никогда не возникало вопроса, что я должна делать. Это как вставать по утрам. Ты просто просыпаешься. И не ждешь, что тебе скажут за это спасибо.
Джулиана кивнула. Ее душила ярость — мать ни разу словом не обмолвилась ни о чем подобном. От чего она хотела оградить свою дочь? Но сейчас не время думать об этом.
— Как вы считаете, Рахель Штайн и ее брат хотели бы отплатить вам за то добро, что вы им сделали?
Тетя Вилли посмотрела на нее с неподдельным изумлением.
— За что? Они ничего не должны мне. И никогда не были чем-то обязаны. Я слишком во многом обманула их ожидания.
— Не понимаю…
— И надеюсь, что не поймешь этого никогда, Джулиана. Никто из нас тогда не распоряжался своей судьбой, а они тем более. Рахель и ее родные — не единственные, кому мы старались помочь. Были еще отказники — мужчины самого разного возраста, от восемнадцати до пятидесяти, — их сгоняли в трудовые лагеря. Qnderduikers — так мы их называли.
— А мама жила тогда вместе с вами?
— О себе она может рассказать сама.
— Но Рахель Штайн приехала в Нью-Йорк, чтобы повидаться с ней.
— Да, верно.
— Тетя Вилли, вы прекрасно знаете, что мать ни черта не расскажет мне.
Вильгельмина фыркнула.
