пластинки. У Вильгельмины нет ни одной, но она слышала иногда ее игру по радио.
— Для меня Джоханнес всегда оставался сильным, упрямым мальчишкой, каким он был до войны, — сказала Вильгельмина. Она говорила словно сама с собой, однако по-английски. — Он все время побеждал в конькобежных соревнованиях, которые проводились на каналах. Я любила смотреть на него — тепло укутавшись и попивая с подругами горячее какао.
Джулиана мягко спросила:
— А сами вы катались на коньках?
— М-м, кажется, да, я сейчас уже плохо помню.
Прошло слишком много лет, и все ее силы ушли сначала на то, чтобы выжить, а потом — на то, чтобы уйти от прошлого и жить дальше. Нет, не забыть, а просто продолжать жить.
Впервые в жизни Вильгельмине стало жаль старшего брата. Знаменитого Джоханнеса Пеперкэмпа, огранщика алмазов. Ни у кого не было такого верного глаза, как у него.
А сейчас он влачит жалкое существование.
Не обращая внимания на участливое выражение лица Джулианы, она прошла в крохотную кухню, которая едва ли превосходила размерами стенной шкаф в гостиной, и автоматически поставила на плиту чайник. Кухня была опрятной, но на окнах не было цветов. И она ощутила одиночество, которое пропитало жизнь брата. Здесь не осталось и следа от радостной, сияющей чистоты, которой всегда отличалась та большая квартира, где он жил с Анной.
Она проверила содержимое холодильника. Сыр четырех сортов и половина угря были аккуратно завернуты в бумагу; еще стояла жестянка с масляным печеньем, но молоко прокисло, а от коробки с устрицами начинало попахивать. Даже в дни благополучия и славы, в дни, когда ему сопутствовала удача, Джоханнес не транжирил деньги. Бережливый по натуре, он тратил на себя очень мало. Что он делал с деньгами, откладывал ли их, Вильгельмина не знала, но она и сама поступала точно так же. И оба они бережно относились к пище. В их жизни было слишком много дней, когда приходилось обходиться без нее.
— Что-то здесь не так, правда? — спросила Джулиана, стоя у тетки за спиной.
Вильгельмина молча покачала головой и выключила газ. У нее пропала охота пить чай. Они с Джулианой прошли в спальню, но и там не нашли ничего особенного. Двуспальная кровать была аккуратно застелена, а на бюро стояли две фотографии — смеющаяся Анна, в глазах которой как всегда угадывалась печаль, и свадебное довоенное фото Джоханнеса и Анны. Вильгельмина вспомнила — она не могла бы так отчетливо припомнить события прошлой недели, — как они с Рахель мечтали, чтобы и у них когда-нибудь была такая же свадьба, как у Джоханнеса и Анны. Они тогда любили помечтать.
Мечты ушли, остались воспоминания.
— Пошли, — сказала она.
— Тетя Вилли…
— Со мной все в порядке. Отнесем мистеру Деккеру угря. Это его утешит.
Но внизу в дверном проеме маячила темная фигура какого-то мужчины, который пытался на плохом французском объясниться с хозяином-бельгийцем. Джулиана вскрикнула и отскочила, но слишком поздно.
На нее уже смотрели темно-карие глаза.
— Черт! — выругался мужчина.
Она смерила его взглядом, дерзким и нахальным.
— Вот уж не ожидала встретиться с вами, мистер Старк.
— Господи! А вы-то здесь зачем?
Значит, это и есть тот самый американский репортер, подумала Вилли, с интересом оглядывая его. Довольно-таки хулиганская физиономия, темные, непроницаемые глаза, шрамы на лице, но неотразим, и в нем есть обаяние. Ничего нарочитого, показного, просто неотразим и все. Уверенный, опытный, он знает, что такое страдание. Если бы ей предложили разгадать его, она бы сказала, что этот человек понимает, как трудно оставаться беспристрастным. И это неплохо, подумала она. Она была убеждена, что по-настоящему беспристрастным быть невозможно.
Вилли взглянула на Джулиану. Та старалась изображать возмущение, но сквозь него проглядывала симпатия и — как почудилось Вильгельмине — восхищение. Очень интересно. Ей казалось, что Джулиана совсем не от мира сего, что земные радости вызывают у нее скуку; такое впечатление она вынесла из немногочисленных встреч с племянницей, которые у нее были.
Мэтью Старк тяжело вздохнул, по его лицу проскользнула беспокойная неуверенность, и у Вильгельмины екнуло сердце. Этот человек явно не станет нервничать по пустякам. Видимо, произошло что-то серьезное.
— Господи, как же я не люблю этого делать! Я так полагаю, вы ничего не знаете. — Он плотно сжал губы и помолчал, его лицо приняло суровое выражение, но в нем чувствовалось участие. — Сегодня утром в Амстердаме найдено тело Джоханнеса Пеперкэмпа. Он умер от инфаркта. Он ушел из мастерской с одним голландцем, и я имею основания думать, что это был Хендрик де Гир. Мне очень жаль.
В Амстердаме, подумала Вильгельмина. Ну конечно же, в Амстердаме.
Хендрик…
Она закрыла глаза, стараясь не обращать внимания на подступившие слезы, и перед ней поплыли образы прошлого — картинки из волшебного фонаря, — живущие сейчас только в ее памяти. Она увидела брата — юного, высокого, он смеялся и мчал по льду красавицу Анну.
— Тетя Вилли, с вами все в порядке?
Нежный голос Джулианы, наполненный болью и огорчением, развеял видения и вернул ее к действительности. Вильгельмина сошла с последней ступеньки, поравнявшись с Мэтью Старком, который все еще стоял в дверном проеме. Джулиана нетвердой походкой последовала за ней. Катарина оказала дочери плохую услугу, подумала Вильгельмина. Джулиана совсем ничего не знает о жизни. У нее есть деньги и здравый смысл, прекрасная одежда и блестящее образование, уникальный талант, но она не имеет представления о том, что такое холод, голод или смерть. Джоханнеса больше нет. Как нет и Рахель. Застывшее, побледневшее лицо Джулианы казалось ей сейчас неуместным. Вильгельмина призналась себе, что вряд ли сможет испытать симпатию к тому, кто никогда не страдал.
И как печально — и неправильно — что ее племянница, совсем не знала своего дядю. Хотя в этом нет ее вины. Вильгельмина уже раскаивалась в том, что плохо думала о Джулиане. Она — хорошая и добрая, и Вильгельмина гордится ею. Она ведь племянница и, кроме того, последняя в роду Пеперкэмпов.
О, Боже! Вильгельмина отогнала эту догадку. Взбудораженное воображение вдруг подбросило ей мысль о том, что Джоханнес мог передать Камень Менестреля, а вместе с ним и четырехвековую традицию Пеперкэмпов своей племяннице-пианистке. Какой бы замечательной ни была Джулиана, она вряд ли сможет всерьез воспринять эту традицию. После Амстердама никто из Пеперкэмпов не упоминал о камне. И скорее всего Джоханнес выбросил его в море. Хотя, неужели у него хватило на это решимости?
Господи Всевышний! Вильгельмина вдруг испытала острое чувство ужасной утраты. Мой брат мертв. Его нет.
— Я в порядке, — сказала она наконец. Она должна была сказать так, это нужно было прежде всего ей самой. — Джоханнес прожил долгую жизнь. Он был прекрасным человеком.
— Да, я знаю, — сказала Джулиана. Вильгельмина взглянула на Мэтью Старка. Он с непроницаемым видом наблюдал за Джулианой. Но она чувствовала напряжение, исходившее от него. Он не сдвинулся с места, хотя по всему было видно, что его единственным желанием было подойти к Джулиане. Ох, подумала Вильгельмина, ведь он уже почти влюбился в девочку.
Темные глаза остановились на старой женщине.
— Вы — тетя Джулианы? Вилли, не так ли?
— Вильгельмина. — Ее голос прозвучал ясно и уверенно. Теперь нужно идти до конца. Найти Хендрика. Помешать ему. Она будет всегда скорбеть о брате, но потом, когда останется одна. А пока, похоже, предстоит сделать кое-что еще. Хендрик… Какое предательство ты замыслил на этот раз? — Меня зовут Вильгельмина Пеперкэмп.
— Еще одна Пеперкэмп. Сестра Катарины и Джоханнеса?
— Да. Я живу в Роттердаме.
