делать.
Когда подали кофе, Эрик Шаджи Шидзуми закурил сигарету. Это был плохой знак. Эрик был поджарым мужчиной, с острыми чертами лица, слегка отпущенными, тронутыми сединой красивыми черными волосами и пронзительными черными глазами. Этот демонический красавец был закоренелым холостяком. Он родился в Сан-Франциско, но как настоящий сэнсэй представлял третье поколение японских американцев. Его самые ранние воспоминания касались концентрационного лагеря в Вайоминге. Эту тему он не обсуждал никогда и не разрешал упоминать об этом в программках. Шаджи мог бы уже десять раз жениться, если бы не фортепиано, которому принадлежала его душа и в котором заключалась его жизнь, и — как утверждали некоторые — если бы не Джулиана Фолл. До нее доходили подобные слухи, но она никогда не придавала им значения. Она знала Шаджи так же хорошо, как он знал ее, и если их что-то и связывало в течение двадцати лет, то только не секс и не любовь. Их отношения были изменчивыми и непонятными. Они по-своему дорожили друг другом, но ни один из них ни разу не выказал склонности к браку — ни друг с другом, ни с кем-либо еще. Формально Шаджи уже не был ее учителем, но о ней по- прежнему писали как о его единственной студентке, и она продолжала прислушиваться к его советам. Она все еще нуждалась в его одобрении. Он, как никто другой, понимал, что такое бремя международной славы для артиста. И одиночество, необходимое для людей его профессии, не тяготило его так, как часто тяготило Джулиану. Шаджи был согласен часами сидеть за фортепиано — будто в мире существовали только он и его дело, — день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Джулиана же не могла отказаться, когда подворачивалась возможность побыть среди людей, и Шаджи не одобрял этого.
Он потушил спичку и бросил ее в пепельницу, выпуская клубы зловонного дыма.
— Джулиана, — сказал он, — нам нужно поговорить.
Сердце ее забилось. Он узнал про Д. Д.! Но это невозможно. Шаджи ни за что не согласился бы обедать с ней, если бы ему стало известно, что сегодня днем в одном из клубов Сохо она играла Моуза Эллисона. Он бы набросился на нее с ножом для бифштекса.
— О чем? — спросила она.
— О том, что с тобой происходит.
— Со мной? Я только что вернулась из отвратительного турне по Европе, а в субботу вечером играю свой сотый в этом году концерт в Линкольн-центре. Вот что со мной происходит.
Шаджи держал сигарету в уголке рта, не затягиваясь. Они сидели в маленьком итальянском ресторанчике совсем рядом с Бродвеем в верхней части Вестсайда. Он не отличался роскошью, и если бы кто-нибудь из обедающей братии вдруг распознал в этой парочке всемирно известных музыкантов, Шаджи с Джулианой просто пришлось бы уйти. Джулиана пила крепкий кофе, надеясь, что он нейтрализует действие вина и поможет справиться с ощущаемой по возвращении из Европы разницей во времени. Дома ей еще предстояло просмотреть концерт Бетховена, который она будет играть через два дня.
— А после концерта? — спросил Шаджи. — Что потом?
— Съезжу в Вермонт на недельку-другую и устрою себе каникулы. Я их заслужила. Потом вернусь и следующие несколько месяцев буду работать и записываться. До весны концертов не намечается. Этот год у меня такой насыщенный. Но все это ты знаешь. Шаджи, о чем ты спрашиваешь?
— Не езди в Вермонт, — сказал он.
— Что?
— Ты слышала меня. Не езди.
— Шаджи, мне нужно отдохнуть. Черт возьми, я заслужила отдых!
— Тебе нужно работать.
— Я работаю постоянно. Я колесила четыре месяца и…
— Настоящее наслаждение пианист получает за инструментом, а не на концертной сцене. Джулиана, последние несколько лет ты выступаешь очень много, убийственно много. Я знаю. Ты даешь сотни концертов в год. И ты знаешь, что я одобряю твое решение свернуть выступления. Но я не хочу, чтобы ты уезжала в Вермонт, по крайней мере сейчас. Ты должна вновь испытать наслаждение работы за инструментом и сделать это как можно скорее.
— О, Господи! Шаджи, ведь я собираюсь уехать всего на неделю.
Шаджи глубоко затянулся, несколько секунд удерживая дым, и выдохнул. Джулиана закашлялась и глотнула немного кофе, но он ничего не замечал. Он как обычно целиком ушел в свои мысли. «Если бы мы поженились, — подумала она, — то это продолжалось бы не больше двух недель.»
— Пианист не проводит каникулы там, где нет инструмента, — сказал он.
Мерзавец, подумала Джулиана, но сдержалась. У нее был маленький старый домик на берегу Баттэнкилл-ривер, в юго-западной части Вермонта, и зимой ей нравилось смотреть на огонь, пылающий в камине. Она предвкушала, как будет сидеть у огня, набросив на колени стеганое одеяло, читать, и не вспоминать о музыке. Это правда, в Вермонте не было инструмента. Она не привезла туда даже проигрыватель. Единственное, что у нее было, это тишина.
— Шаджи, — осторожно заговорила она, сдерживая раздражение. — Я не ты. Мне необходимо отдохнуть некоторое время, и я уеду.
— Это будет ошибкой.
— С чего вдруг поездка в Вермонт станет ошибкой? Будто я еду туда в первый раз.
— Я был в Копенгагене, Джулиана.
— Дерьмо.
— Да.
Ее выступление в Копенгагене нельзя было назвать выдающимся. Оно было откровенно рядовым. Но в разговоре с Шаджи не сошлешься на неудачный вечер, и Джулиана знала, что оправдываться бесполезно.
— Да, играла я отвратительно, — согласилась она. — Но тут уж ничего изменить нельзя, даже если я откажусь от Вермонта. И какого дьявола ты шпионишь за мной на концертах? Тебе больше нечего делать?
— Я был и в Париже.
— А, ну тогда ты должен понять, что Копенгаген был просто случайностью.
В Париже ей устроили бурную овацию и засыпали восторженными откликами — вполне заслуженными. Но Шаджи грустно покачал головой, сминая в пепельнице сигарету.
— Меня не интересует то, что лежит на поверхности. Мне интересно, что происходит внутри.
Подобного рода вещи он говорил постоянно, и это бесило ее.
— Я кое-что слышал в Копенгагене, да и в Париже. Вот, пожалуйста, «неудачный» вечер и «удачный» вечер, если тебе так угодно. В твоей игре не было непринужденности, но появилась, как мне кажется, какая-то непредсказуемость. Никто другой, разумеется, ее не заметит до поры до времени. Но если ты будешь давать ей выход, это скоро услышат все. Сдерживайся. Контролируй себя. Постарайся понять, что это такое, и используй это в своих интересах. Единственное место, где ты сможешь это сделать, — твоя рабочая комната и инструмент.
«Кое-что», расслышанное им, было не что иное как Д. Д. Пеппер, незаметно прокравшаяся в ее игру, но именно этого Джулиана и не хотела обсуждать с Эриком Шаджи Шидзуми.
— Хорошо. Я займусь этим после Вермонта.
— Ты трусишь, Джулиана.
— Вовсе нет.
Он буравил ее своими черными глазами.
— Ты не боишься сгореть?
— Нет.
— А я боялся, в тридцать лет. Ты этого не помнишь. Ты тогда была еще ребенком и понятия не имела о подобных вещах. Несмотря на все аплодисменты, книги, пластинки, я тогда задумывался, удержусь ли на плаву, когда мне стукнет тридцать пять. Бесчисленное количество молодых пианистов — все равно что бабочки-однодневки, порхают, блистают несколько лет, а затем уходят, и — пуфф!
— Но я не собираюсь уйти и сделать «пуфф», я просто хочу поехать в Вермонт.
— Лишь Богу известно, к кому повернется непостоянная публика, которая все время выискивает новые звезды. Конкурсы выбрасывают на свет божий пианистов все более и более юных. Бремя бытия
