— Ну, раз не был, то и молчи.
— Да. Москва уже забурлила, — пояснил Нестеров. — Весь рабочий люд встает на ноги… Рабочих в Москве много. Нам бы сюда хоть десятую долю московского пролетариата. Эх, развернулись бы!
— Иван Николаевич, а что, разве другие хуже? — сказал Ратх. — Другие тоже — за революцию. Сколько у нас в Асхабаде грузчиков, фаэтонщиков! Да и служащих много. Все только и говорят о революции.
— Революции, Ратх, бывают разные. А рабочий класс стоит за пролетарскую революцию. Это его основная цель. По теории Маркса, при социалистической революции диктатура должна быть пролетарской. Ясно?
— Ясно, — согласился Андрюша.
Ратх пожал плечами. Нестеров посмотрел на обоих и улыбнулся:
— Одному все ясно, и другой будто бы что-то соображает. Ну и плуты же! — И подумав немного, вздохнул: — А мне, признаться, не так просто дается марксистская наука. Сложна она, ребята. — Нестеров снял с тумбочки книжку, развернул ее и сказал: — Мне казалось, что я все давно знаю, но когда прочитал вот эту книжицу, понял — какой я еще ребенок в политике. Вот, давайте-ка потолкуем… Тебе вопрос, Андрюша. Какой ты себе представляешь революцию?
— А чё тут хитрого, Иван Николаевич? Навалимся всем скопом, раздавим царскую машину, соберем учредительное собрание, выберем свое правительство — и заживем по-новому. Конечно, это на первый случай. А потом уж законы свои придумаем, пролетарские,
— В обших чертах так, — согласился Нестеров. — Не зря тебя учил отец. А теперь такой вопрос: Вот сломаем мы, как ты выразился, раздавим царскую машину, соберем учредительное собрание… А какое правительство выберем? Из какого сословия?
— Из рабочего, конечно, — с готовностью ответил Андрюша.
— Так, — сказал Нестеров, хмурясь. — А как ты изберешь правительство только из рабочих, если революцию делают все: и рабочие, и чиновники, и буржуи мелкие? Не позволят ведь они, а? Не позволят ни за что. Разве буржуи согласятся, чтобы командовали над ними рабочие? Нет, не согласятся… Вот с этого, друзья мои, и начинается суть сложной марксистской науки. А сложность ее заключается в том, что без буржуев, чиновничества и прочего мелкого люда рабочим не справиться с царской властью. А если вместе завоюем революцию, то и власть все вместе делить будем. А как же быть с диктатурой пролетариата?
Андрюша внимательно посмотрел на Нестерова, затем на Ратха. Тот сидел молча, внимательно вслушиваясь в разговор. Нестеров вновь усмехнулся и пояснил!
— Сейчас мы вели разговор о буржуазно-демократической революции. В ней побеждает все общество в целом, но суть остается буржуазной. То есть, по-марксистски, программа минимум. Понял, Ратх?
— Немного понял. Только не понятно: если туркмены будут участвовать со всеми вместе, революция тоже будет буржуазной?
— Да, Ратх. Все равно она будет буржуазной. До тех пор пока не выполним программу «максимум». Сейчас я вам расскажу о ней. Программа эта выражается в том, что пролетариат, приняв участие в революции буржуазной, затем свергнет власть победившей буржуазии. Но спрашивается, как победить буржуев, если их, скажем, в Асхабаде втрое больше, чем рабочих? Вот на этот вопрос дает четкий ответ в своей книжке Владимир Ленин. Он говорит, что освобождение рабочих может быть делом только самих рабочих. Мы должны сплотить миллионы трудящихся в армию рабочего класса — вот задача.
— Можно посмотреть книжку? — попросил Ратх.
— Не только можно, но и нужно, — отозвался Нестеров и отдал ему книгу. — Вечером почитаешь… А сейчас, друзья мои, слушайте меня внимательно. На послезавтра намечается сходка в балке, возле Анау. Большая сходка. Только одних солдат ожидается до трехсот человек. Тебе, Андрюша, такое задание. Вахнин готовит паровоз и четыре вагона, чтобы переправить на место сходки деповцев: будешь связным между мной и Вахниным. А ты, Ратх, пойдешь к солдатам железнодорожного батальона, я дам записку, разыщешь Мет-ревели и покажешь им место сходки. Знаешь, где ветряная мельница?
— Знаю, Иван Николаевич. Я бывал там не один раз.
— Вот и хорошо. Левее ветряной мельницы — овраг. Приведешь туда солдат…
Аризель все это время, пока Нестеров беседовал с юношами, смотрела на него полными удивления глазами. Только что он казался ей таким простым и понятным, и вот опять предстал до невозможности сложным…
Генерал Уссаковский после отъезда Остен-Дризена несколько дней не появлялся в штабе: отдыхал после крайне напряженных ухаживаний за капризным и опасным гостем. Напоследок пришлось выехать с ним в Геок-Тепе. Там Махтумкули-хан повел Остен-Дризена в конюшню и предоставил ему возможность выбрать себе ахалтекинского скакуна. Чиновник особых поручений облюбовал каракового жеребца. Тут же конюхи вывели его из стойла, отвели на станцию и по сходням, сбитым из толстых досок, завели в теплушку. Вечером коня отправили в Ташкент, а через день, вернувшись в Асхабад и побывав на прощальном ужине в свою честв генеральском доме, барон Остен-Дризен отбыл и сам,
Уссаковский наслаждался наступившим покоем. Днем в его огромном кирпичном доме посреди развесистых карагачей было тихо: генерал спал или читал книгу. Вечером из освещенных окон неслась музыка. Генерал увлекался музыкой и играл сам, но чаще приглашал к себе в дом пианистов из музыкального и драматического обществ.
С начала октября в Асхабаде гостил с концертами петербургский пианист Буюкли; вечера его в офицерском собрании проходили при переполненном зале. Генерал воспользовался этим и пригласил концертмейстера к себе. В гостиной собрались домашние и близкие друзья. Уссаковский, не по-военному, в белой шелковой рубашке, в брюках и лакированных штиблетах, сидел в кресле, положив ногу на ногу, и был очень далек от каких-либо дел. Появление на пороге ординарца даже не привлекло внимания генерала.
— Евгений Евгеньевич, — сказала тихонько жена. — Кажется, кто-то пожаловал к нам…
— Кто? — спросил Уссаковский, повернувшись к двери.
— Полковник Жалковский, ваше превосходительство! — отчеканил ординарец.
Генерал поморщился, однако кивнул:
— Пусть войдет.
Войдя, Жалковский отвесил поклон и остановился, не решаясь ступить пыльными сапогами на ковер. Генерал понял его, встал из кресла и повел в свой кабинет.
— Что-нибудь важное? — спросил, садясь за стол и указав на кресло начальнику канцелярии.
— Правительственная, — коротко бросил Жалковский и подал телеграмму. — Черт знает что, — добавил со злостью. — Россия распоясалась донельзя.
Генерал, развернув телеграмму, прочел, что в Москве забастовал Союз железнодорожников, и надлежит принять все меры для строжайшего соблюдения порядка на Среднеазиатской железной дороге.
— Очередная забастовка, — хладнокровно пояснил Уссаковский. — Сколько таких телеграмм я получил с начала года! И не счесть. То бастуют пекари, то аптекари… каждому подай восьмичасовой рабочий день и прибавь жалованье… Самое нелепое состоит в том, что все требования ко мне адресуют! Можно подумать, что у начальника области своя золотая касса. А я, если уж говорить, по совести, не смог из своей казны изыскать несколько тысяч на жеребца для ташкентского злодея. Пришлось Махтумкули-хану челом бить…
— Господин генерал, прикажете принимать меры? — спросил Жалковский.
— Да, разумеется. Но я думаю не столь страшен черт, как его малюют.
— Вы так думаете? Ну, не скажите, не скажите!
— Железнодорожный союз все-таки порядочная организация, — сказал генерал. — Во-первых, союз их легален и профессионален. Во-вторых, составляют его, в основном, служащие чиновники, а на них можно положиться. Пока что железнодорожники не задавали нам особых хлопот, если не считать участия в похоронах революционера.
— Евгений Евгеньевич, но вы ни разу не поинтересовались у меня, как обстоят дела в этом союзе после похорон Стабровского, — осторожно возразил Жалковский. — Смею вам доложить, что в него давно
