ночлежки: в них останавливались лишь самые бедные. Те, кто побогаче, обычно снимали номера в гостиницах «Гранд-Отель», «Лондон», «Парижские номера», или становились на частные квартиры. Романчи неизменно занимал одну из комнат в цирке, хотя имел и постоянное жилье на улице Кольцова. Цирковая комната служила клоуну по всякому поводу: в ней он собирал друзей, в ней гримировался, в ней иногда оставался ночевать. Сейчас Романчи только вернулся со станции и сидел с Аманом за маленьким столиком: ели тонко нарезанную колбасу и запивали чаем.
— Хой-бой, наконец-то, — облегченно сказал Аман, увидев вошедшего брата. — Где ты пропадаешь? Можно подумать, без тебя забастовщики обойтись не могут. Или ты так привязался к своему Нестерову, что без него и жить не можешь? Смотри, Ратх, они сделают тебя социал-демократом! Тогда дорога в родной дом для тебя будет закрыта навсегда.
— Давно уже закрыта, — отвечал Ратх, здороваясь с Аманом и Романчи. — И то же самое я думаю о тебе, Аман. Не пойму, как ты теперь уживешься под одной крышей с Черкезом?
— Придержи язык, — строже сказал Аман. — Не думаю, чтобы Адольфу интересно было знать о наших семейных беспорядках. Он тоже, как и ты, с забастовщиками целый день.
— Послушай, Аман, — заговорил, дожевывая, Романчи. — Вот ты где-то на колодцах был: что там думают люди о нашей забастовке?
— Всякое думают. У каждого своя голова, каждый думает о том, что взбредет на ум. А вообще-то слухи и туда долетели, что русские босяки ак-падишаха хотят прогнать и отобрать у него всю землю и богатство.
Романчи раскурил трубку, посоветовал:
— В следующий раз поедешь туда, скажи им, чтобы присоединялись к русской бедноте. Хозяева одинаково шкуру дерут — что с русского, что с туркмена.
— Нет, Адольф, я с тобой не согласен, — возразил Аман. — Туркмены — люди вольные. В песках нет ни заводов, ни фабрик. Туркмены сами по себе.
— Аман, это старая песенка, — тотчас вмешался в разговор Ратх, — Я тоже так думал раньше, а теперь
Нестерова послушал, книжку одну, Ленина, почитал— совсем по-другому думаю.
— Вай, ученый! — засмеялся Аман. — Ну-ка скажи, как теперь думаешь? Неужто оттого, что ты книжку прочитал, — туркмены в песках для тебя другими стали?
— Да, Аман, это так. Вот, давай сравним. Ты согласен со мной, что батрак от своего бая получает в день одну лепешку, кусочек мяса и две-три щепотки насвая под язык?
— Допустим, согласен.
— Ты согласен со мной, что батрак работает на бая от зари до зари?
— Согласен.
— Допустим, батрак за день наломал две арбы саксаула, а бай продал саксаул и все деньги взял себе… Согласен, что саксаул стоит в сто раз дороже одной лепешки? А теперь согласись и с тем, что бай заработал на батраке девяносто девять долей и лишь одну отдал батраку. Вот такая воля в песках у туркмен, понял?
Аман задумался. Романчи посмотрел на него и подтвердил:
— Ратх прав. Точно такое же положение и у русских рабочих. Хозяин на каждом зарабатывает крупные барыши, потому и старается эксплуатировать рабочих по двенадцать часов в день. Будешь у своих, в песках, — вновь напомнил Романчи, — скажи им, чтобы не чуждались русских бедняков. Вместе им надо объединиться против своих хозяев. Неужто они не понимают, что добро, которое купцы везут целыми караванами, нажито на крови и поте бедняков-дехкан?
Ратх усмехнулся:
— Бедные люди, они даже сообразить не могут: зачем они платят по шесть рублей в год налога с каждой кибитки! А если рассудить, то царь берет налоги с них за то, что сам стоит с войсками на этой земле. Надо сказать, чтобы не платили налоги. Ни одного рубля.
— Ай, сложен этот мир, — вздохнул Аман и посмотрел на Романчи, словно на постороннего. — Адольф, у меня к Ратху разговор есть. Не обидишься, если мы прогуляемся?
— Ну вот еще… Какая может быть обида?
Как только вышли на улицу, Аман, счастливо улыбнувшись, сказал:
— Ратх, большой привет от моей Галин. Ты для нее самый порядочный из туркмен. Меня она, как считала бабником и бандитом, так и считает. — Аман довольно рассмеялся, и Ратх понял, что не так уж плохи у него дела.
— Как она? Скоро уже?
— В конце января, по подсчетам…
— Кого ожидаете?
— Сына, конечно.
— Почему так думаешь?
— Старуха одна в Джунейде есть, опытная в этих делах. Пощупала Галию, сказала: «Джигит будет».
— Значит, радость у вас…
— Эх, Ратх, радость наша в слезах проходит, — печально заговорил Аман. — Плачет, тоскует Галия по городской жизни. Давай, говорит, уедем в Казань. Там у нее бабка живет, а отец все еще в Петербурге.
— Отец-то ее считает, что она — жена Черкеза и живет в Асхабаде, — насторожился Ратх. — Как ему объяснишь?
— Никак объяснять не буду. И ни в какую Казань мы не поедем. Будем жить в песках. Отцу она пишет хорошие письма. И от него получает, на дом этой Камелии Эдуардовны. Прошлый раз два письма отвез. А теперь просит тебя, чтобы ты ей подобрал русских книг. Читать хочет. Говорит, без чтения умереть можно. Бредит, что ли?
— Я понимаю ее, — сказал Ратх. — Я подберу ей книги. У Нестерова — целая этажерка разных книг. Только смотри, чтобы старые люди в Джунейде не осудили ее за это! Эти фанатики не посчитаются ни с чем!
— Ратх, да ты о чем говоришь! — воскликнул Аман. — О каких стариках говоришь? Да если б они знали, что у меня женщина прячется — давно бы отцу сообщили. А он-то сразу бы догадался, кто эта женщина. Мы живем на отшибе, у камышей. Никого, кроме седельщика, там нет.
— А эта знахарка, которая смотрела Галию?
— Она — жена седельщика; у нее язык короток.
— Ну, тогда хорошо, — сказал Ратх. — Как говорится, пусть аллах способствует твоим грехам.
— А как у тебя дела с Тамарой? — спросил Аман. — Все ходишь, вздыхаешь и слова любви ей говоришь? Я привез обещанное. Три шкурки золотистого каракуля могу дать тебе хоть сейчас.
— Аман, — помедлив, произнес Ратх, — Тамара в тюрьме.
— В тюрьме? — удивился Аман. — Вот так новость! Как же так? За что ее посадили?
— Она не воровка, Аман. Сам должен понимать, за что.
— Эх, младшенький ты мой, — вздохнул Аман. — Увяз ты обеими ногами в демократию. За одну ногу держит Иван Нестеров, за другую — Тамара.
— Но мы ее спасем, — не слишком уверенно продолжал Ратх. — Мы уже думали, как ее спасти.
— Да, Ратх, я не очень-то завидую тебе, — с сожалением сказал Аман. — Может, пока еще не поздно, отстанешь от них?
— Не говори глупости, Аман, — обиделся Ратх. — Поздно не поздно — дело не в этом. Ты так говоришь, как будто мы затеяли игру и пора ее кончать. Нет, Аман, мы не играем. Мы боремся за свободу и за самую счастливую жизнь на земле.
Они медленно шли по ночному Асхабаду, вглядываясь в темноту. На улице не было ни души, город словно затаился. Проходя мимо базара, братья увидели нескольких полицейских. Возле Скобелевской площади повстречались с пикетом рабочих.
— Кто такие? — послышался грозный оклик, и Ратх узнал Шелапутова.
— Здравствуй, Вася, — радостно отозвался Ратх. — Это я…
— А, джигит? Здорово… Ты же с Нестеровым уехал? Где он?
