приговаривал:
— Это хорошо, что снег. Это очень хорошо!
Почему хорошо, на это он ответить не мог. Но Аман понял старика по-своему. «Раз аллах даровал мне сына в день, когда шел снег и было вокруг бело, значит и имя его должно соответствовать этому дню. Да и ханум моя, мать мальчишки, тоже из белых, княжеских кровей. Назовем его Акмурадом>.
Сын родился — надо устраивать той. Но как соберешь людей, если и жена у Амана тайная, и родившийся сын у нее — тайный. Решился все же Аман, пригласил всех живущих вокруг озерца, и Байкара со своими джигитами приехал. Отгуляли, поздравили молодого отца и мать с первенцем, пожелали ему сто лет жизни, подарков надарили. Разъехались гости довольными. А через полмесяца, когда весна из синих небес высунула белые рожки луны, Аман стал собираться в Асхабад, как бы отец не подумал, что пропал в песках сын, и в убили ли его, не попал ли в руки аламанщиков. Правда, Аман предусмотрел, еще месяц назад сказал одному проезжему в Асхабад, чтобы заглянул на подворье Каюм-сердара и сообщил, мол, все в порядке, сын кланяется. Но все равно, ехать надо.
Перед отъездом Аман сидел с Галией, которая держала на руках сына, и напутствовала:
— Аман-джан, Камелии Эдуардовне скажи спасибо, что получает письма и переправляет мне.
— За это я ей плачу, — отвечал Аман. — Она не скроет ни одного письма, не бойся.
— Аман-джан, как приедешь в Асхабад, сразу сообщи моему отцу в Петербург, что родился у него внук. Имя тоже сообщи. Адрес обратный не перепутай. Пусть пишет, как и раньше, на Камелию Эдуардовну.
— Знаю, моя ханум, зачем учишь, — легонько возражал Аман, принимая белый листок от жены, на котором был написан текст телеграммы.
Наконец, когда Аман, уже распрощавшись с ней и маленьким Акмурадом, сел на коня, она метнулась в кибитку и вынесла книги:
— Аман-джан, отдай книги Ратху, пусть вернет Нестерову. Скажи обоим спасибо, очень хорошие книги.
— Галия-ханум, — обиделся Аман. — Удобно ли такую чепуху назад возвращать? Не обвинят ли нас в мелочах? Нет, я книги не возьму, оставь их у себя.
Выехав на взгорок, Аман повернулся: Галия, держа младенца на руках, стояла возле кибитки и смотрела ему вслед. Рядом с ней — старик седельщик, его жена и детвора — один другого меньше.
День только начинался. Было морозно. Снег, схваченный ночью морозом, лежал белыми заплатами по всей равнине. До вечера надо было успеть добраться до Асхабада, и Аман пришпорил скакуна. Мощный орловский рысак — цирковой конь Арслан сразу перешел в рысь и гак, не сбавляя хода, бежал до самого Асхабада. В четыре часа дня Аман въехал в предместье города, пересек железную дорогу и — прямо на почту. Тут, поставив скакуна у обочины, Аман сдал телеграмму, расплатился и, прежде чем податься домой, решил заглянуть в цирк..
«Дают уже представления или все еще идет забастовка?» — не раз спрашивал себя Аман там, в песках. Этот же вопрос не выходил из его головы сейчас, когда он подъезжал к огромному куполообразному зданию, 'которое казалось ему роднее отчего дома. Здесь они с Ратхом освоили высший класс джигитовки, здесь хорошо научились говорить по-русски, здесь научились разбираться во многих сложных вопросах жизни. И вопрос «есть ли представление?» — вопрос, на первый взгляд безобидный, таил в себе самые сложные перипетии жизни. В нем было все: «Жив-здоров ли Адольф Романчи? Бросил ли пьянствовать Никифор? Достал ли денег на содержание своих медведей Иван Гора: ведь цена на корм повысилась, а доходы остались прежними! Вышла ли замуж высотная гимнастка Нинон, за которой ухаживал офицер- кавалерист? Наконец, участвует ли в представлениях Ратх? Если участвует, то как же он обходится без него?»
Проезжая мимо фасада, где стояли огромные рекламные щиты, Аман не увидел на них лихо несущихся на скакунах братьев Каюмовых. Старая афиша джигитов была заклеена новой, на которой красовался артист на велосипеде с поднятым колесом. Аман сразу поскучнел. Во дворе цирка никто его не встретил: было холодно, и все, кто сейчас пребывал здесь, ютились в своих каморках. Аман поставил Арслана в конюшню, дал ему овса и воды, и отправился к Романчи. Подойдя к двери, он постучал. Открыли ему не сразу. Он постучал еще. Наконец дверь приоткрылась и из комнаты выглянула полуголая, заспанная Нинон.
— Ха, Аман явился! Ты посмотри-ка, Серж, один из Каюмовых прибыл! А их уже давно из репертуара вы» черкнули!
Серж, тот самый офицер, за которого Нинон мечтала выйти замуж, буркнул что-то и сказал, чтобы закрыли дверь, а то ему холодно:
— А где же Адольф Алексеевич? — спросил Аман.
— Адольф? — удивилась Ниной. — Но разве его выпустили? Его же арестовали и посадили в тюрьму еще в начале января!
— Романчи посадили! За что?
— Ох, боже, неужто не за что, — усмехнулась Никон, — Я удивляюсь, как еще меня не сцапали за то, что я забиралась с его красными флагами под купол.
— Вашего Романчи считают одним из главных организаторов социал-демократической организации в Асхабаде, — пояснил офицер и опять недовольно потребовал: — Нинон, да, закрой же ты дверь, ради бога. И иди сюда, постель остынет!
Аман сам притворил дверь и отправился в комнату менеджера.
Распорядителя на месте не оказалось. Жена его, сухощавая красивая старуха, в прошлом актриса, повела бровью, сказала, что муж будет к вечеру и, коснувшись пальцами лба, вдруг вспомнила:
— Да, да… Ну, конечно! Вы же, кажется, Каюмов? Ну так вот, возьмите. По-моему, вам письмо?
Аман взял конверт, взглянул — от кого, и увидел, что письмо адресовано Ратху, на конверте стоял московский штемпель и диковинная марка.
— Это брату, — сказал Аман. — Он разве не бывает в цирке?
— Понятия не имею, — ответила сухощавая старуха и потянулась за папиросами. — Не угодно ли, молодой человек?
— Спасибо, я не курю. До свиданья.
Идя из цирка домой, Аман размышлял: «Ратх не выступает оттого, что меня нет: одному нечего делать на арене». И еще думал Аман о старшем брате, Черкезе: «Сохрани аллах, не дай узнать ему, что Галия в песках!» Страх постоянно преследовал Амана, а сейчас вдвойне, поскольку Аман не был дома больше двух месяцев: могло за это время случиться всякое. Войдя во двор, он увидел первой Нартач-ханым. Старуха радостно вскрикнула, пошла навстречу, и оттого, как она была рада возвращению сына, Аман понял — дома все в порядке. Затем вышли из кибитки Рааби и служанки. Все, как одна, выразили свою радость восклицаниями и улыбками. Побежали к ишану за Каюм-сердаром. И пока не было отца, Аман узнал, что Ратх с начала января сидит прикованный к цепи, в черной кибитке.
— За что его? — спросил Аман, сжимая от обиды кулаки.
— Ай, сынок, — отвечала Нартач, — разве у них узнаешь — за что? Сам знаешь, Ратх из дому ушел, с дурными людьми связался. Дурных людей в тюрьму посадили, Ратха велели на цепи держать.
— Кто велел?
— Русский генерал велел.
Аман, подойдя к черной кибитке, отбросил видавший виды килим от входа и переступил порог. Ратх лежал на кошме, скорчившись, видимо, спал.
— Ратх-джан! — позвал Аман. — Ты почему здесь? За что они тебя?
Ратх распрямился на кошме, зазвенев цепью.
— Здравствуй, Аман! Когда приехал?
— Сейчас только. В цирк зашел — и сюда.
— В цирке, значит, был? — жадно спросил Ратх. — Ну, как там?
— Ничего хорошего, брат. Романчи, оказывается, арестовали.
— Да ты что! Значит, его тоже. Значит, они всех в ту ночь схватили. — И Ратх быстро рассказал, как ночью нагрянул к Нестерову сам Куколь с полицейскими, как Черкезхан пришел за ним в полицейское управление и теперь держит на цепи. Ратх выставил вперед правую ногу, и Аман увидел: нога выше
