— Нет, Алвин.
— Вот и хорошо! Подожди, я хочу тебе еще кое-что сказать!
— Да, слушаю.
В его голосе, знакомом ей до мельчайшего нюанса, звучала нежность и радость.
— Оперный театр приготовил нам на конец месяца настоящую изюминку. На двадцать восьмое сентября. Это воскресенье. Мы успеем вернуться из Берлина. Двадцать восьмого дают «Силу судьбы». Премьера! Но весь фокус вот в чем: музыка будет исполняться с текстом немецкого либретто Верфеля.
— Франца Верфеля?
— Да. А ты и не знала, что он написал немецкий текст либретто к «Силе судьбы»?
— Нет.
— Он написал целых четыре либретто — к четырем операм Верди. В двадцатые годы, в самом начале. Верди всегда брал за основу опер сюжет яркий, драматичный, согласна? Четыре раза Шиллера: «Орлеанскую деву», «Разбойников», «Луизу Миллер» и «Дон-Карлоса», и Гюго «Эрнани» и «Риголетто». Его всю жизнь волновали человеческие страсти, сильные характеры, напряженные ситуации. А его либреттисты…
— Послушай, ты отдаешь себе отчет, откуда ты говоришь и во что тебе обойдется каждая минута?
— А как же, драгоценнейшая Норма. Знаешь, мне стало вдруг как-то одиноко. И захотелось поговорить с тобой. Ничего, не обеднею. Прости старику эту слабость!
— Швыряешь, как всегда, деньги на ветер. А еще социалист… Ну, продолжай!
— Да, его либреттисты Пьяве и Гисланцони, который вдобавок обрабатывал чужие сюжеты, особыми талантами не блистали. Да и вообще это им было не под силу. Поэтому Верфель и решил написать несколько оригинальных либретто. Премьера в оперном двадцать восьмого. Мы непременно должны на нее попасть.
— Обязательно пойдем, — сказала она. — И насколько я тебя знаю, товарищ, возьмем билеты на лучшие места.
— В гамбургском оперном — середина первого-пятого рядов партера. На концертах мы сидим в одиннадцатом-тринадцатом рядах. А на балетах…
— …в первом ряду первого яруса, — подсказала Норма. И оба весело рассмеялись. — Как видишь, я не забыла.
— Вот и чудесно, — проговорил он. — Так что закажи, пожалуйста, билеты! Погоди — а сколько? Пригласим Барски?
Она колебалась.
— Знаешь, я за то, чтобы пригласить, — сказал он. — По-моему, Барски очень симпатичный человек. Ты согласна?
— Ах, Алвин…
— Значит, решено. Барски идет с нами. А как насчет его дочери? Пригласим ее тоже или она еще слишком маленькая?
— Спрошу его.
— Отлично. Я уже предвкушаю удовольствие… Так говоришь, особых проблем у тебя нет?
— Нет.
— Завтра я опять позвоню. Нет, послезавтра. Лучше всего попозже, ночью, правда?
— Да.
— В случае чего немедленно звони мне!
— Обязательно.
— Спокойной ночи, Норма! Обнимаю тебя, дорогая! — И связь прервалась.
Барски позаботился, чтобы обе комнаты были обставлены со всем возможным в условиях клиники уютом. Но перевезти сюда с Паркштрассе свой платяной шкаф и нужные для работы материалы Норма пока не удосужилась. Здесь находилось только то, что она взяла перед поездкой в Ниццу. Чемодан лежал на постели. В Гамбург они вернулись перед обедом, а кажется, будто с тех пор прошла целая вечность. Норма открыла чемодан и принялась раскладывать вещи на полках белого больничного шкафа. Аккуратно переложив все, села на постель. Уставилась прямо перед собой. Потом выдвинула ящичек белого металлического столика. В нем лежали фотографии Пьера и сына в рамках. Она захватила их с собой из дому. Там ей в последнее время было невмоготу смотреть на них, а здесь они превратились как бы в стержень ее существования, в якорь, не дававший сорваться в открытое бушующее море. Она долго смотрела на фотографии, поставила их на столик. У мальчика была отцовская улыбка. Как они были похожи друг на друга, подумала Норма. А теперь оба мертвы. И только я одна осталась здесь. Я должна здесь задержаться. Я должна найти убийц моего мальчика. А потом… Ей вспомнился пустой ресторан в аэропорту Ниццы, нереальная тишина в нем, море, ежеминутно менявшее свой цвет. И Барски, который сидел напротив. Ведь это было всего лишь сегодня утром, удивилась она. Сегодня утром. Не надо думать об этом. Нет, надо. Ведь ничего похожего мне не приходилось переживать никогда в жизни. Барски тоже, я уверена. Знаете ли вы об этом, где бы вы сейчас ни были, думала она, глядя на фотографии. Или даже не подозреваете? Хорошо было бы, если бы после смерти никто ничего не знал и ни о чем не догадывался. Ни о чем! Нет, ничего хорошего в этом нет. Я сама живу только потому, что внушаю себе, будто Пьер живет где-то и что мой мальчик тоже где-то живет, и оба они думают и помнят обо мне, как я думаю и помню о них. Как Барски помнит о своей Бравке и надеется, что Бравка помнит о нем. Барски верит в Бога. Он верит в Бога и в загробную жизнь. Ему хорошо. Вера придает ему сил. А я ни во что не верю. Нет я верю в Пьера и моего мальчика. И в то, что они живут во мне. Все хорошее, что было в них, перешло в меня. Оно вросло в меня. Неужели это и есть
Она подошла к высокому окну и долго смотрела на ярко освещенные институтские корпуса, на лужайки, деревья и кусты. Глубокая ночь, а в свете мощных неоновых светильников все видно как днем. Это похоже на декорации в кино, подумала она. Иллюзия, которая живет лишь мгновенье, чтобы почти сразу кануть в небытие. Все преходяще. Все преходяще. О проклятье, подумала она, если бы не было столь мучительно верить во все, что хочешь внушить себе, лишь бы мертвые, которых ты любишь, не умирали! Но ведь мертвые мертвы. Хотя, конечно, можно любить и мертвых. Однако что с ними, с мертвыми? Что с ними на самом деле? Могут ли они любить тех, кто еще жив? Способны ли они на это?
17
Барски появился после полуночи, когда Норма досматривала последний выпуск теленовостей.
— Мне очень жаль, что я так задержался. Сообщили что-нибудь интересное? — он кивнул на телевизор.
— Перед зданием федерального криминального ведомства в Кельне взорвали автомашину. Убытков на миллион марок с лишним. Введен строжайший контроль на дорогах и вокзалах. Есть сведения, что террористы собираются взорвать промышленные здания, линии электропередач и дворцы правосудия…
— Жить становится веселее с каждым днем.
— Буквально с каждым, — согласилась она. — Это был Том, да?
— Да. Но расследование идет своим чередом. Сондерсен со своими людьми остался в Ольсдорфе. Хорошо, что нам не придется хотя бы врать без конца родителям Тома. — Он опустился на стул. — О чем вы сейчас подумали?
Диктор читал прогноз погоды. Норма встала и выключила телевизор.
— О том, например, что иногда жизнь способна все-таки сжалиться над нами. Возьмем случай с Томом: она проявила добросердечие к двум старикам. Однако подобное добросердечие свойственно ей лишь в исключительных случаях. А почему, собственно? Почему только в исключительных, а не чаще?
