яркие осенние цветы; я испытывал чувство все возрастающего счастья — и вместе с тем меня охватывала безотчетная грусть, такого острого переживания у меня после смерти Бравки не было ни разу.
Норма посмотрела на меня и сказала:
— Спасибо, что пригласили меня на эту прогулку.
— Это нам с Елей надо вас благодарить, — ответил я.
Мимо проплывали все новые виллы, все до одной белые, большинство с балконами, колоннами, очень большими окнами и широкими лестницами, ведущими ко входу на втором этаже. Сколько зелени вокруг них, сколько зелени! На Норме были светло-синие брюки и белая блузка с открытым воротом, я увидел у нее на шее тоненькую золотую цепочку с зажатым между двумя стеклышками от очков листком клевера — талисман, наверное.
— Какая у вас Еля милая девочка. И толковая, — похвалила Норма. — Она рассказала мне о письме, которое отправила Рейгану и Горбачеву от имени бедной черепахи. Конечно, оно не поможет…
— Конечно нет, — согласился я. — Точно так же, как и остальные двести двадцать пять тысяч детских писем.
«Розенбек» сделал круг по Рондельному озеру, и мы досыта нагляделись на шикарные виллы в садах, а потом вошли в Гольдбек-канал, оставив за кормой Бельвю и другие мосты. По берегам канала — загородные дома гамбуржцев, большие и поменьше, а ветви деревьев свешивались прямо в воду. Некоторые из них почти касались бортов нашего судна.
Вернулась Еля и сразу присела к нам, забыв о приятелях.
— Мамочке понравилось бы, — вдруг выпалила она.
— Да, — сказал я.
— Но теперь с нами фрау Десмонд, — продолжала Еля. — Я считаю, что она — суперкласс!
— Ты тоже суперкласс, — улыбнулась Норма и погладила мою дочь по голове, а та возьми и спроси ее:
— Вы выйдете замуж за Яна?
От неожиданности я даже растерялся, не то что смутился, но Норма продолжала гладить Елю по волосам и ответила спокойно и просто:
— Нет, этого я не сделаю, Еля.
Судно вошло в очень узкий канал, и вскоре мы оказались на большом Парковом озере. Куда ни бросишь взгляд — вокруг зеленые еще луга, сплошь поросшие цветами, а за ними рощицы, буковые и кленовые. На пушистой траве устроились отдыхающие, многие в купальных костюмах: хотя вода уже холодная, загорать можно вполне.
— Ян говорил, что вы живете теперь совсем одна, — сказала Еля.
— Верно, — ответила Норма.
Почти у каждого на земле есть родной и близкий человек, к которому можно обратиться, подумал я. Даже у меня есть Еля. И у нее есть я. А у Нормы никого нет.
— Вы не рассердились, что я спросила, выйдете ли вы замуж за Яна? — спросила Еля.
— Нет.
— Я не хотела вас обидеть.
— Я знаю, — сказала Норма.
Я вспомнил о Бравке: наверняка она где-то совсем рядом, все слышит и улыбается. И еще я вдруг подумал, что, может быть, она сидит рядом со мной, что она — Норма, а я, может быть, ее Пьер. Да, уже не в первый раз я в присутствии Нормы теряю голову, тем более что сейчас я отчетливо ощущал запах ее духов, и этот запах тоже напомнил мне о прошлом. Крона деревьев на берегу была густой, и солнечные лучи с трудом пробивались сквозь нее. Мы оказывались то на солнце, то в тени. Парочки на зеленой траве обнимались и целовались у всех на виду, и я тоже с удовольствием обнял бы Норму за плечи, но, разумеется, не сделал этого.
«Розенбек» сделал круг по Парковому озеру. Еля снова не удержалась от вопроса:
— Вы теперь всегда будете жить в Гамбурге?
— Нет, — ответила Норма. — Не всегда. Какое-то время побуду, а потом опять уеду. Ты ведь знаешь, какая у меня профессия. Папа тебе рассказывал?
— А как же! — подтвердила Еля. — Он и сам то и дело уезжает. Я говорила вам, когда вы за мной приехали.
Потом судно побежало по глади Барнбек-канала, где ветви деревьев и высокие кусты прямо-таки нависали над палубой и царапали оба борта «Розенбека», а мы вдыхали сладковатый и пряный запах цветов и влажной коры.
— Вы, значит, хотите жить одна, — сказала Еля.
— Нет, — ответила Норма.
— Нет?
— Нет.
— Ах вот как? — протянула Еля.
Говорили они совсем тихо, доверительно, как близкие друзья, и я все время думал, что это Бравка отвечает моей дочке, потому что именно так и говорила бы с ребенком Бравка: по-дружески, тихо и ласково, да, с любовью. Так же, как Норма.
— Все равно… обидно! — сказала Еля. — И вы куда-то уедете, и Ян часто уезжает… Но я понимаю. Я сама когда-нибудь уеду!
— Куда? — спросил я.
Но Еля не ответила, вскочила и убежала. «Розенбек» возвращался к Аусенальстер, и довольно долго мы с Нормой не произносили ни слова и не смотрели друг на друга, пока я не спросил:
— Вы решили никогда больше не жить вместе с мужчиной, фрау Десмонд? Ну, я имею в виду, как с мужем?…
— Думаю, нет, — ответила она. — Называйте меня Нормой, а я буду называть вас Яном. «Доктор», «фрау Десмонд» — при наших теперешних отношениях это звучит чересчур выспренне.
— Спасибо, Норма, — сказал я.
— Конечно, мужчины в моей жизни еще будут. На какое-то время. Тут нужно быть очень осторожной.
— Почему? — удивился я.
— Чтобы не влюбиться. Все остальное к любви отношения не имеет. Никакого, вы согласны?
— Ни малейшего, — сказал я.
— Любовь в моей жизни была. Это было чудесное время. А закончилось все ужасно. Я не хочу никогда пережить ничего подобного, и пусть для меня любви больше не будет. По-моему, вы тоже так думаете, Ян?
— Да, я тоже так думаю, — сказал я. И солгал.
Прибежала Еля, озабоченно посмотрела на нас обоих и опять умчалась на капитанский мостик.
— Знаете, до чего я додумалась, Ян? Любовь настолько опасная штука, что ею нельзя «заражать» людей.
— Ну, не знаю, — усомнился я.
Ах, какие у нее духи!
— Не понимайте меня буквально, — улыбнулась она. — Конечно, сначала все может быть прекрасно. Но из-за этого — потом столько боли и горестей! Вы пережили это, я тоже. У вас, по крайней мере, осталось дитя. Дай Бог вам с Елей счастья. А способны вы пережить боль утраты вторично? Вторично, если и первая рана никогда не заживет?
— Нет, — ответил я. — Тут вы правы.
— Вот видите, — сказала Норма. — Это невозможно. Не получится, и все. А даже если бы и получилось, не хочется — страшно! Стоит только полюбить, как нас ждет несчастье. Раньше или позже, но оно нас подстерегает.
— К чему же тогда стремиться? — спросил я.
— К равнодушию. Или, точнее говоря, к душевному равновесию. Я долго думала об этом. Надо пожелать стать равнодушным. Лучше всего ни к кому и ни к чему всем сердцем не привязываться. Тогда
