время ожидания, предшествующее бою.
Кшиштофяк разговаривал с Болеком Немечеком, расспрашивал, о чем пишет ему его нареченная. Он ее знал с тех пор, как они вместе из лагеря под Киверцами ездили в трехдневный отпуск: Владек — к матери, отцу и сестрам в Шпанов, а Болек — к девушке, которая четыре года ждала его возвращения. Молодые встретились и расстались, обещая друг другу, что, как только кончится война, они поженятся.
Плютоновый Немечек доложил о получении приказа командира роты, и хорунжий с улыбкой сказал:
— Ну что ж, тронемся, чтобы быстрее покончить с этой войной.
Ехали не спеша, следом за советскими пехотинцами. Становилось все светлее, хотя внизу еще сохранялась густая тень. Одновременно впереди нарастала стрельба, такая сильная, что ее хорошо было слышно сквозь рев мотора. Танковая пушка уже была заряжена осколочным снарядом, и Кшиштофяк ощущал дрожь в кончиках пальцев, словно между рукой и спуском пробегал электрический ток.
В окуляре перископа стало вдруг светло. Они выехали на опушку высокого леса. Впереди лежала поляна, поросшая островками молодняка. Гвардейцы подали знак, что это — то самое место, куда было приказано выйти. Плютоновый Величко убавил ход, заехал за поваленную сосну, за растопыренные пальцы вырванных корней, облепленных землей.
В полумраке густого кустарника впереди них над землей сверкнула вспышка. Хорунжий прикинул расстояние, поправил прицел и, спокойно наведя орудие, выстрелил. Хлестануло пламя, вздыбилась земля. Вспышки погасли. Все произошло быстро и просто, как на стрельбище.
— Ура-а-а! — Пехотинцы пошли вперед.
Вслед за ними выскочили танки. Совершив прыжок в двести метров, они снова остановились на краю старого леса. На этот раз местность впереди просматривалась не так хорошо. Автоматический огонь немного утих, передвинулся вправо, где часто грохотали орудия.
Кшиштофяк подумал, что до поляны перед студзянковским фольварком, наверное, не так уж и далеко, и решил разведать дорогу. Ехать по неизвестному маршруту и к тому же через лес — так и машину недолго потерять. Семин хотел идти вместе с ним, но хорунжий оставил его при орудии.
Недалеко, рядом с воронкой, из земли торчал ствол ручного пулемета, разбитого снарядом. Чуть подальше лежал убитый офицер, а рядом с ним валялся маленький «вальтер», в котором оказалось всего два патрона. Забросив пистолет в кусты, хорунжий вышел на край полянки. В траве он заметил оставленную сверху, чуть прикрытую клочком сена противотанковую мину. Кшиштофяк нацепил кусок тряпки на ветку букового куста, обозначив это опасное место, потом пригнулся к земле, чтобы проверить, нет ли просвета между деревьями.
Просвета не было, но на другом конце поляны он увидел спокойно идущего с панцерфаустом в руке одетого в пятнистую куртку гитлеровца. Владек прицелился, выстрелил из пистолета и увидел, как тот упал вниз лицом. В этот же миг он сам почувствовал удар в голову, будто кием, и хотел даже обернуться, увидеть, кто это там сзади, но ноги внезапно ослабли, и он упал навзничь. Во рту он ощутил вкус крови. Попытался дотянуться до пистолета, выпавшего из ладони и лежавшего тут же, рядом, но рука не повиновалась. Краем глаза он заметил спускающегося с дерева немца.
Он ждал, чувствуя, как деревенеет шея, как в левой стороне груди разгорается пламя. Солнце уже поднялось над деревьями, и его косые лучи били Кшиштофяку прямо в глаза. Вместо немца появился танк. Он поднял ствол над кустом, осторожно стуча траками гусениц, танк чуть свернул влево: из него заметили раненого. Стой! Там же мина! Хорунжий из последних сил приподнял непослушное тело, замахал рукой. Танк остановился в полуметре от круглой железной коробки, начиненной тротилом. Кшиштофяк рухнул в траву, чувствуя, как его всего пронизывает нестерпимая боль.
Первым из танка выскочил Немечек. Он опустился на колени и, всхлипывая, проговорил:
— Лучше бы в меня попали.
Справа снова отозвались орудия и пулеметы. Очереди шли плотно, резкие, длинные. Кшиштофяк приказал экипажу вернуться на место. Семин поднял Кшиштофяка на руках, уложил позади танка, осмотрел раны и только после этого сел в танк.
Кшиштофяк вслушивался в звуки боя. Кажется, наши немного продвинулись…
Экипаж танка связался по радио с командиром роты. Прибежал его заместитель подпоручник Шимирский. Он занял место у прицела, а Немечек и Кубисяк понесли Кшиштофяка на брезентовой накидке, прикрепленной к сосновой жерди: получилось нечто вроде детской люльки.
Люлька сильно раскачивалась, а потом жердь переломилась, и они уронили его на землю. Снова понесли. Позади, там, где шел бой, разгорелась стрельба, и Кшиштофяк приказал им положить его, а самим возвращаться к танкам.
— А ты как же? — спросил Болек.
— Буду лежать. Кто-нибудь проедет — подберет.
Но пока никто не проезжал, и лежать ему одному здесь, видно, придется долго. Потом прошли двое русских автоматчиков — солдат и сержант. Они сообщили, что фрицы контратаковали, но понесли потери и остановились. Дали попить воды из фляжки. Их догнала снарядная повозка, на которой немолодой усатый батька вез раненного в живот солдата. Польского хорунжего положили на солому рядом с ним. Пожелали доброго пути.
Хорунжий то терял сознание, то снова приходил в себя. Временами ему казалось, что едет уже не один десяток километров. И так неудобно было лежать на дне повозки. Потом вдруг стало просторнее. Ездовой объяснил, что раненный в живот солдат скончался и его пришлось оставить у дороги, чтобы не мешал живому.
Потом был госпиталь и два врача — женщины, которые говорили о трех пулях: одна вошла ниже левой ключицы, пробила легкое и вышла рядом с позвоночником; другая вышла справа под мышкой, разбила кость; третья пробила сверху шлемофон и отлетела рикошетом от крепкой головы. И еще они говорили, что началась гангрена и правую руку надо ампутировать.
— Что ты, Анна Сергеевна!—стал возражать Владек. — Разве для того ты меня спасла под Гомелем в июне сорок первого, для того вывезла из окружения через линию фронта, чтобы теперь резать меня?
Обе женщины исчезли, а к хорунжему подошел тучный майор и сказал:
— Здесь Анны Сергеевны нет. Держись, хлопче, я без наркоза буду делать, чтобы знать, в каком месте ты еще боль чувствуешь.
Изъятие пуль и ампутация руки прошли без наркоза. Хорунжий не потерял сознания. В награду за это он получил полную кружку водки. Выпил и сразу же провалился в темноту. Уснул.
«Наковальня» подставлена
В 4.30 были получены первые донесения из роты Чичковского о ходе атаки в направлении Радомки. Танкам удалось даже ворваться на северную окраину Ходкува. Здесь они раздавили два грузовика и уничтожили орудие. Однако сильный огонь противотанковых пушек из-за речки вынудил их снова отойти в лес. Пехота же отступила и сидит в подвалах и погребах, прикрываемая от контратак немецких танков нашими машинами. Противник отошел к южной окраине поляны.
Сведения из леса Остшень были хуже: после выхода на заданный рубеж на первом этапе атака захлебнулась. Большое количество противотанковых мин затрудняет продвижение вперед.
На помощь был послан взвод саперов 2-го полка под командованием подпоручника Висьневского, выпускника военного инженерного училища в Модлине, участника сентябрьской кампании. Когда началось сражение, саперы ходили недовольные тем, что они только землянки для командования сооружают, а настоящего дела для них нет. Теперь лица у них прояснились.
Саперы расползлись на предполье в разные стороны в густом папоротнике. Пробирались от укрытия к укрытию, охотясь за тротилом и каждый миг оставаясь объектом охоты для немецких гренадеров. Пехота надежно прикрывала их огнем, а танкисты очередями из пулеметов прочесывали самые густые вершины деревьев, на которых могли сидеть в засаде немецкие снайперы.
Саперы вернулись в окопы через полчаса. Выкладывали запалы из обезвреженных ими мин: по два,
