Я посмотрел.
– Что видишь?
– Ничего не вижу.
– Как это ничего! Видишь желтую «семерочку»?
По мне, так хоть «пятерочка», хоть «шестерочка»… Ну да, стоит новенький «жигуленок».
– Моя. Позавчера оформил. А заходи, что еще покажу.
Я зашел. В кухне на высоченном – зимой его здесь еще
не было – холодильнике стоял телевизор «Грюндиг», а с телевизора зелеными цифирьками светило табло видеомагнитофона.
– Видак купил сегодня. Классный видак. Приходи вечером, «Челюсти» посмотрим. Или – порнуху. У меня вон десяток кассет. Сам еще не смотрел.
Витя раскручивался.
Параллельно с сувенирным своим бизнесом начал оформлять собственное архитектурное бюро. «Скоро, очень скоро появится много богатых людей, – говорил он мне. – Ты пойми, мечта любого архитектора – вилла на приморском склоне, а не Дворец культуры кожно-венерологического диспансера. Торговля меня уже достала».
Пересекались мы все реже. Жизнь моя тоже рванулась с места, но в другую сторону. Я уже работал в редакции, тусовался в новом литературном сообществе и в спальный свой район ездил исключительно спать. Витя иногда объявлялся: «Спустись ко мне, я фотоаппарат купил, “Никон”. Покажешь, что и как». Потом – опробовали его видеокамеру. Потом он катал меня на своей новенькой «Волге», но при расставании сказал: «Сбылась мечта идиота – на собственной “Волге” езжу. А машина-то, оказывается, говно – тяжелая, неудобная. “Тойоту” надо было брать». И через какое-то (очень короткое) время он подвозил меня к метро уже на «тойоте».
– Вспомни, Серега, – говорил он, – сколько мы с тобой ныли когда-то на кухне. И вот – судьба дала шанс. Нужно только перебить инерцию прежней жизни. А ты, как дятел, уперся в литературу. Пойми, это ведь долго не будет, лет через пять все устаканится, и уже не сунешься никуда. А сейчас еще можно. Идет смена элит. Забивай себе там место. Заводи свое издательство, или типографию, или что там у вас. Шевелись. Становись хозяином жизни. Иначе зачем это все? И вообще… перестраиваться надо изнутри.
Сам Витя перестроился как будто легко.
– Я у друзей поддал, пришлось оставить у них машину, и домой добирался на автобусе. И тут же два урода прицепились. Два бычка. Да нет, говорю, я не против, конечно, давайте выйдем, ребята, давайте поговорим. Выходим. Я делаю вид, что куртку хочу скинуть. Ну и, который напротив встал, тоже начинает снимать. И я в этот момент, пока у него руки в рукавах путаются, левым с боку укладываю его на асфальт. Ну а со вторым уже проблем не было. Вот видишь, ты морщишься. Да? Неинтеллигентно, да? Неблагородно. А ты бы чего хотел? Это в наши времена считалось, что лежачего не бьют. Сейчас наоборот – сначала валят на землю, а уж потом бить начинают. Ногами. Это им в кайф. От крови они звереют. До смерти могут забить… И вообще… Слышал, что вчера во дворе у нас делалось?
Да, слышал.
Сначала слышал под окном неясный мужской бубнеж, потом громче и громче. Голосов много, и не похоже, что пьяные. Ну а потом – выстрел. И еще один. И ни криков, ни беготни, только захлопали дверцы машин, зафырчали моторы, прошуршали шины и – тишина. Я подошел к окну. Сначала не увидел ничего – темно. Потом рассмотрел неподвижную фигуру стоящего мужчины, а перед ним сидящего на корточках еще одного. А уж потом – темным пятном лежащего на асфальте человека. Противоестественная неподвижность всех троих вызывала ощущение, что темное пятно на асфальте – не человек, а тело… И двор наш – как вымерший. Никого. Но ведь и я тоже – у окна стою («Ты хотя бы свет выключи, – сказала жена, – а то выставился, как на сцене», – и выключатель повернула); я-то ведь тоже со стороны наблюдаю – смотрю, как редеет под окном тьма в свете фар подъезжающей милицейской машины, отмечаю выразительность высвеченной фарами картинки: и стоящий, и на корточках сидящий, и лежащий остаются неподвижными. Финальная мизансцена античной трагедии… Оказывается, это для тебя уже почти быт, ты привык, как, скажем, привык к напряжению, повисающему на тускло освещенных платформах метро в полночь – группки, точнее стаи и стайки оглядывающих друга угрюмо-агрессивных парней, по большей части поддатых; прячущие глаза женщины, да и мужики среднего возраста в газетки утыкаются, как бы пытаясь уменьшить степень своего присутствия; и у всех на лицах одно: домой! домой! закрыть за собой двери, задернуть окна, воткнуться в какую-нибудь «Рабыню Изауру», и – гори оно все синим пламенем!
Кооператив Вити просуществовал года два. Потом случилось что-то. Вечером в начале лета – мои только-только в деревню уехали – ко мне без предварительного звонка поднялся Витя.
– Можно, я у тебя оставлю кое-что?
– Давай.
– Я попозже принесу. Когда соседи заснут.
Во втором часу ночи он перетащил ко мне свой видеомагнитофон, пару чемоданов и кейс.
– Как твой бизнес?
– А никак. Сворачиваюсь, – сказал он. – Улетаю в Турцию на лето. Отдохну по-человечески.
Витины вещи стояли у меня до конца осени. После Турции он жил у друзей в Питере, пока, как сказал он, «меня не достали. Пришлось возвращаться».
– Ну и что теперь?
– Теперь новая жизнь. Теперь у меня два магазина, – сказал он как-то без энтузиазма.
– А вещи забираешь?
– Да-да, конечно. Теперь уже все. Теперь – порядок.
Ну а где-нибудь через полгода мы столкнулись у ним
лифта:
– Посмотри рекламу на нашем кабельном. Может, и заинтересует что. Что-нибудь из греческой жизни, например.
Греческая жизнь в плывущей на экране рекламной строчке представлена была словом «Эллада»: массажный салон – «1. Массаж классический. 2. Массаж точечный. 3. Иглоукалывание…» И где-то на седьмой-восьмой позиции, так же бесстрастно – «Массаж эротический», а в конце списка: «Массажистки выезжают по вызову. Наши телефоны…»
Я не поленился, спустился к Вите
– Я правильно понял? Ты теперь публичный дом содержишь?
– Правильно. А что, ебля, в сущности, тот же массаж. Нормальный бизнес.
– С ума сойти! Давай, колись. Рассказывай, как это все устроено?
– Нормально устроено. У меня – нормально. У девок очень даже приличный заработок. Полная безопасность – шофер, охранник. И никаких субботников. Ну, это день, когда они должны бесплатно обслуживать всех – от своих шоферов и охранников до братков и ментов.
– Да нет, Вить, я не про это спрашиваю. Кто у тебя работает? Где ты их берешь? Как ты вообще с ними находишь общий язык?
– Сам удивляюсь. Мы ведь с тобой, Серега, старые уже. Своих девок еще помним, а вот новые, которые за это время наросли, – хрен их знает, какие они. Оказалось, все очень просто. И все непросто. Ты представляешь – отбоя нет от претенденток. И от каких?! Приходит такая вот девочка-игрушечка – чистенькая, аккуратненькая, интеллигентненькая. Хочу, говорит, попробовать. Про деньги даже и не спрашивает. Или другая – медсестрой в больнице работала. Уволилась. Замужем, и муж до сих пор думает, что у нее ночные дежурства. Тут поневоле психологом станешь. Оказалось, чтобы заниматься этим ремеслом, нужно, чтобы самой девке это было в кайф. Нравственность тут ни при чем. Тут – природа. У меня девки постепенно – не все, конечно, – постоянными клиентами обзаводятся. И я вижу, каких они себе мужиков выбирают, и тащусь от этого. Нам кажется, что если, скажем, молодая, классная девка, то ей бы красавца молодого, остроумного. А она на каком-то борове подсела, – видел бы, какую истерику закатила, когда к нему не ее, а другую девку повезли. И у той, которая ездила, спрашиваем: ну а тебе как он? А та: нет, я теперь Юльку понимаю. Мы еще спрашиваем: что, подарки хорошие? А она на нас как на дурачков смотрит, – при чем тут подарки, говорит… У них, у девок, какой-то еще мозг есть, недоступный нам. Они
