Счастье, несчастье...

квартира? — а у Ивана Ивановича лучше. Новая машина? — а у Ивана Петровича... и так далее. Стиральная ма­шина? Телевизор? Не знаю что? Так и будет душа всю жизнь тащиться за чужими вещами. Страшное дело — жить любовью к чужим вещам! Носить платье, а любить то, что на соседке — это же можно так и с ума сойти. Мы говорим: боже мой, она стала рабом своих вещей — но ведь это своих. А быть рабом чужих?

Вот такой пламенный монолог произнесла Бабушка.

Тут нам важна нравственная настороженность. На первый взгляд казалось, что ничего страшного не произошло,— пришла мама от знакомых, с востор­гом рассказала об их квартире. На самом, деле слова матери были неосторожны. Их дом, всеми ими лю­бимый, вдруг разом потускнел, как бы стал второ­сортным по сравнению с чужим — и только лишь потому, что там был черный кафель и японский сервиз под XVIII век! И самый мир своего дома с его разумным спокойствием и взаимопониманием тоже оказался как бы второсортным по сравнению с миром Паншиных, если верить Отцу и Бабушке, людей недалеких и неглубоких. Явный нравственный перекос.

Ну, так ведь тоже не жизнь, могут мне возразить, нельзя же следить за каждым своим шагом, каждую минуту оглядываться, нет ли рядом ребенка и как отразится на нем сказанное слово. Мы, как правило, все еще живем скученно, дети при нас, слышат наши разговоры.

Да, и с этим мы не можем не считаться. Дети слы­шат наши разговоры, впитывают наши интонации, словом, идет могучий процесс бессознательного воспитания —может ли он в самом деле быть бес­ сознательным, не должны ли мы взять его под конт­роль? Сложно это и утомительно, что говорить, но другого пути у нас нет. Что поделать, должность матери (и всех взрослых в семье) — ответственна и трудна, требует неустанного внимания (вот как неусыпно бывает внимание матери, когда она следит взглядом за своей ковыляющей крохой, как бы не попала под машину); когда ребенок рядом, не обо всем уже поговоришь, не все подходит для малень­ких ушей.

В данном семейном эпизоде обязанностью матери было проследить за самой собой, разобраться в своих чувствах (уж не завидую ли я?) до того, как пришла домой. Самой ей нужно было в себе разобраться, са­мой, не ожидая выговора и наставлений. Нельзя с такой неопрятностью в душе подходить к детям.

В семейной жизни разного рода нравственные коллизии возникают непрерывно, все время идет здесь нравственная работа — на каждом шагу.

Знаете ли вы, что значит потерять ключ от квар­тиры? Какая это тоска — ждать, пока кто-нибудь из своих придет и отопрет. А если тебе при этом че­тырнадцать, и ты прибежал домой, чтобы схватить коньки и бежать на каток, и тебя ждут ребята, и де­вочка... Словом, Коля был в бешенстве, когда, прим­чавшись домой, обнаружил, что ключа в кармане нет. Когда пришли Мать и Леночка, он сидел на лестничной ступеньке и был чернее тучи.

—   Ты бы получше посмотрел в портфеле,— ска­зала Мать, когда они вошли в квартиру.

—    Я никогда не кладу его в портфель,— кратко ответил Коля.— Ленка!

Лена молчала.

—   Ленка!!

—   Что?— ответила Лена тихо и обреченно.

—   Только, пожалуйста, не кричи на нее,— по­спешно вставила Мать.— Ты же видишь, она вся сжалась.

—   Вот то-то и оно. Знает кошка, чье мясо...— И вовсе уже свирепо: — Где ключи?!

—   Я не...

Я тебя не спрашиваю, брала ты или не брала, я спрашиваю: где ключи, куда дела?

—    Честное пио... пио....— голос Лены совсем угас, было видно, как она побелела.

—   Гони ключи!— заорал Коля.

—    Но почему, Коленька...— начала Мать.

—   Я уже несколько раз так вот их искал, ока­зывается, она бегала их девчонкам показывать.

Лена молчала. Действительно, неделю назад она бегала во двор с ключами показывать висящий на кольце крошечный компас. Но на этот раз она ни­каких ключей не брала.

—    Вот мое честное слово...— сказала она, на­конец, срывающимся голосом.

—    Ну, если Лена говорит, что не брала, зна­чит, не брала,— сказал входя Отец.— И все в по­ рядке.

—   А где мои ключи?! — завопил Коля.

—    Почему ты думаешь, что их взяла Лена?

—   Да больше некому!

Мальчику и в голову не приходило, что он нару­шает один из величайших принципов, созданных человечеством, основу любого правосудия, нравствен­ного и юридического,— принцип презумпции не­ виновности.

Это юридический принцип, но его необходимо распространить на всю нашу повседневную жизнь. Человек в глазах закона невиновен до тех пор, пока в законном порядке не будет доказана его вина. Или еще лучше: если вина не доказана, тем самым доказана невиновность. Непонимание этого принципа или пренебрежение им может привести не только к большим неприятностям — к настоящей беде. В том-то все и дело, что доказать свою невиновность человек (если только у него нет прямого алиби) вообще не в состоянии: как доказать (попробуйте!), что ты чего-то

не

делал, чего-то

не

говорил? То, чего не было, не оставляет следов, и свидетелей тому, чего не было, не бывает.

Как могла бы бедная Леночка доказать, что

не

брала ключей?

Принцип презумпции невиновности в жизни не­обходим особенно потому, что нам, Как это ни странно, свойственна подозрительность. Да, это давно заме­чено. Если, предположим, у нас пропала какая-нибудь вещь, нам начинает казаться, будто кто-то ее нарочно спрятал или даже украл (и как же неловко стано­ вится нам, когда найдена пропажа, которая вовсе и не пропадала!). Когда происходит несчастье, все тотчас начинают подозревать преступление, пожар видится поджогом.

Презумпция невиновности — величайшее завое­вание человеческой мысли, результат работы лучших умов. Принцип этот, повторю, юридический, но мо­жет толковаться шире и в таком, уже нравственном, толковании должен лечь в основу наших отношений друг с другом. Деловые отношения, узы товарище­ства, любовь, дружба — и уж, конечно, семейные связи должны быть пронизаны этим принципом. Из принципа презумпции невиновности вытекает ряд положений, обязательных для юриста и необхо­димых в нашей простой жизни. Закон требует, чтобы доказательства вины были несомненны,, «обвини­тельный приговор не может быть основан на пред­положениях». И еще: если в ходе расследования воз­никли неустранимые противоречия, сомнения, они всегда толкуются в пользу обвиняемого. И еще: «бре­мя доказывания», то есть необходимость доказывать вину, лежит на обвинителе — такого положения, что­бы человеку приходилось бы доказывать свою не­виновность, быть не может.

«Если вина не доказана, тем самым доказана не­

виновность».

Если бы Отелло (и все несчастные ревнивцы на свете) придерживался этого принципа, не погибла бы ни в чем не повинная Дездемона. Ведь подозрительность — она как наваждение, она поражает мозг и слепит глаза, ведет предатель­ский отбор, искажает жизнь. Помните, Отелло, как в бреду, спрашивает Дездемону: «Кто ты?» Она от­вечает: «Твоя супруга. Тебе и долгу верная жена» — это чистая правда, но ему каждое слово кажется ложью. Бедная благородная Дездемона, она попалась как раз в ту самую ловушку, когда невиновный не в силах доказать, что не виноват. И умирает в созна­нии своего бессилия.

События в семье, когда Коля требовал у сестры ключи, далеки от трагедии, но все же в душе ма­ ленькой девочки, которая никак не могла доказать брату, что не брала ключей, было подлинное отчаяние бессилия, и родители это почувствовали. Они не умели объяснить детям принцип презумпции не­виновности, но по сути своей — сперва докажи, а по­том обвиняй — он им был понятен просто потому, что был справедлив. Коля всех этих отвлеченных сентенций не принимал.

Вразумить его взялась сама жизнь. Она препо­дала ему наглядный урок, которым не замедлили воспользоваться в своей педагогике родители.

Собственно, урока было два. Первый заключался в том, что Колины ключи оказались в папином кар­ мане (накануне мальчик забыл их в двери, а папа сунул к себе в карман); парень был порядком при­стыжен, но не желал в этом признаться. Второй урок был преподан через несколько дней и оказался больнее.